— С Новым годом, дорогая!.. — громкий голос Натальи разбился о закрывшуюся дверь.
Глухой стук замка прозвучал как пощёчина. Две женщины остались стоять на лестничной клетке с бутылкой шампанского и пластиковыми стаканчиками в руках. В другой руке у каждой было по мандарину — жалкий ответный дар от соседки.
Где-то внизу хлопнула входная дверь, с улицы донеслись звуки фейерверков и пьяный смех. Кто-то этажом выше крикнул в окно поздравление. А здесь, на третьем этаже, повисла тишина.
Вера первой опустила руку со стаканчиком. Шампанское выплеснулось на плитку.
— Наташ…
Но Наталья стояла, уставившись на закрытую дверь. Улыбка медленно сползала с её лица, как тающий снег с крыши. На смену праздничному румянцу пришла краснота унижения.
За три дня до этого Наталья Климова носилась по рынку с таким азартом, будто готовилась принимать иностранную делегацию, а не десяток родственников. Сорок два года, крепкая фигура, громкий голос — она врезалась в толпу покупателей как ледокол.
— Вер, смотри, какая селёдка! — она тащила подругу к прилавку. — Берём три штуки?
— Тебе что, футбольную команду кормить?
— Да ладно тебе. Новый год же!
Эту фразу Наталья произносила как заклинание. Новый год же. День рождения же. Восьмое марта же. Любой праздник был поводом превратить квартиру в проходной двор.
Так было всегда. В детстве их трёхкомнатная хрущёвка гудела от гостей. Отец, Сергей Иванович, инженер-конструктор с вечной гитарой, собирал друзей по любому поводу. Мать, Людмила Петровна, учительница начальных классов, умудрялась из банки кильки и буханки хлеба соорудить праздничный стол.
— Наташка, неси ещё тарелки! — кричала мать из кухни.
И маленькая Наташа носила, впитывая атмосферу: дым сига рет, запах оливье, обрывки песен под гитару. Соседи заходили на огонёк, оставались до утра. Мебель отодвигали к стенам, танцевали. Это была норма. Это была жизнь.
Теперь у Натальи была своя четырёхкомнатная квартира в новом доме. Муж Андрей, программист, тихий и покладистый. Дочь Маша, пятнадцать лет, вся в телефоне. Сын Петя, десять, футболист местной команды.
— Мам, а бабушка точно приедет? — спросила Маша, не отрываясь от экрана.
— Конечно! И дедушка по скайпу будет.
Родители Натальи развелись пять лет назад. Отец уехал в Сочи, «к морю и молодым бабам», как он сам говорил. Мать осталась в старой квартире, продолжая печь пироги для всех знакомых.
— Алло, мам? — Наталья прижала телефон плечом, выбирая мандарины. — Сколько пельменей налепила? Что значит «только пятьсот»?
Вера закатила глаза. Они дружили двадцать лет, со времён института. Вера знала: переубедить Наталью невозможно. Если она решила, что нужен праздник — будет праздник.
У прилавка с ёлочными игрушками Наталья остановилась.
— Слушай, надо соседке что-то купить.
— Какой соседке?
— Ирине. Под нами на третьем этаже живет. Молодая совсем, одна с котом.
— А она тебя просила?
Наталья отмахнулась. В её мире не просили — дарили. Не спрашивали — приглашали. Она выбрала набор шариков с блёстками и довольно кивнула.
Тридцать первое декабря. Двадцать три часа.
Квартира Климовых гудела. На кухне свекровь Анна Михайловна командовала парадом салатов. В гостиной Андрей с братом обсуждали курс биткоина. Дети носились между комнатами. Людмила Петровна, мать Натальи, рассказывала историю про соседку, которая развелась в шестьдесят лет.
— …и представляете, ушла к инструктору по йоге!
Вз рыв хохота. Наталья разливала шампанское, сияя от счастья. Вот она, жизнь. Вот он, праздник.
На экране ноутбука появилось лицо Сергея Ивановича. Седая борода, загар, гавайская рубашка.
— Семейство! С наступающим!
— Папа! — Наталья подбежала к экрану. — Спой что-нибудь!
Старик взял гитару, затянул «Миллион алых роз». Подпевали все, даже Маша оторвалась от телефона.
— Раньше скромнее праздновали, — проворчала Анна Михайловна.
— Мам, ну что вы, — Андрей обнял её. — Весело же.
Куранты. Крики. Поцелуи. Хлопки шампанского.
И тут Наталью накрыло. Это чувство она знала — абсолютная уверенность в своей правоте. Как это возможно, что кто-то сейчас сидит в одиночестве? Как можно не радоваться в Новый год?
Она схватила Веру за руку.
— Пойдём к Ирине!
— Куда? Наташ, ты чего?
— К соседке! Надо поздравить! Она же одна там!
Вера попыталась отговорить, но Наталья уже неслась к двери, хватая по дороге бутылку шампанского, стаканчики, пакет с подарком.
— Это неправильно, когда люди одни в праздник!
В её голосе звучала миссионерская убеждённость. Она несла счастье. Она дарила радость. Кто же откажется?
Лестничная клетка встретила их холодом и полумраком. Лифт не работал — традиция новогодней ночи.
— Наташ, может, не надо? — Вера спотыкалась на ступеньках.
— Да ладно тебе! Мы же быстро!
Третий этаж. Дверь напротив. Наталья постучала. Громко, уверенно, по-хозяйски.
Тишина.
Постучала ещё раз. Шаги за дверью. Щелчок замка.
Ирина появилась в дверном проёме как призрак. Бледная, в старом халате, с тёмными кругами под глазами. Никакой улыбки.
— С Новым годом, дорогая! — Наталья говорила громко, заполняя пространство словами. — Мы тут подумали, что негоже вам одной! Вот, шампанское принесли, и подарочек вам!
Она совала пакет в руки Ирины, не замечая, как та пятится назад. Вера уже разливала шампанское.
— Давайте за Новый год!
Ирина взяла пакет. Молча. Развернулась, ушла в квартиру. Наталья улыбалась, ожидая приглашения войти.
Ирина вернулась с двумя мандаринами. Положила по одному в руку каждой женщине. И закрыла дверь.
Не сказала ни слова. Не улыбнулась. Просто закрыла.
Щелчок замка прозвучал как вы стрел.
Наталья стояла с поднятым стаканчиком. Шампанское пузырилось, убегая через край. В руке лежал мандарин — холодный, тяжёлый, чужой.
— Пойдём, — прошептала Вера.
Но Наталья не двигалась. Впервые в жизни её праздник отвергли. Её радость вернули назад, как непригодный товар.
Первое января. Одиннадцать утра. Наталья спускалась за почтой. Голова гудела, во рту горечь похмелья и обиды.
На третьем этаже дверь лифта открылась. Вошла Ирина. С пакетом мусора.
Они ехали молча. Наталья смотрела в пол, Ирина — в стену.
У почтовых ящиков Наталья не выдержала.
— Знаете, это было очень невежливо вчера.
Ирина медленно повернулась.
— Что именно?
— Мы к вам с добрыми намерениями, а вы…
— А я что?
Голос Ирины был тихим, но в нём звучала сталь.
— Дверью хлопнули!
— Я закрыла дверь. Свою дверь. В свою квартиру.
— Мы хотели поздравить!
— А я не хотела поздравлений.
Ирина поставила пакет на пол. Выпрямилась.
— Вы знаете, что это такое — слушать ваши праздники? Каждые выходные, каждый день рождения? Крики, топот, музыка до трёх ночи?
— У нас семья! Дети!
— А у меня бессонница. Третий год. С тех пор как муж у мер.
Наталья открыла рот. Закрыла.
— Вы думаете, все должны радоваться вместе с вами? Что ваше веселье — это подарок? Вы врываетесь в чужую жизнь со своим шампанским и даже не спрашиваете, нужно ли это!
— Мы просто…
— Вы просто считаете, что знаете, как надо жить. Что все должны хотеть того же, что и вы. Шума, гостей, праздников. А если кто-то хочет тишины — он неправильный, да?
Наталья почувствовала, как краснеет.
— Не надо из себя жертву строить!
— А вы не стройте из себя благодетельницу!
Они стояли друг напротив друга. Две женщины, два мира, две правды.
— Знаете что? — Наталья взяла себя в руки. — Живите как хотите. В своей берлоге. Одна. С котом.
— Обязательно. А вы живите в своём шуме. И думайте, что это счастье.
Ирина подхватила пакет и ушла. Наталья осталась стоять у почтовых ящиков.
Дома пахло вчерашним застольем. Наталья машинально открыла холодильник. Оливье, селёдка под шубой, холодец. Она захлопнула дверцу.
На столе липкие круги от бокалов расползлись по скатерти. Конфетти прилипло к лужицам шампанского. Наталья провела пальцем по столу — палец стал липким. Противно.
Из детской несся грохот мультиков. Петя с Машей сидели в пижамах прямо на полу, уставившись в экран.
— Тише сделайте!
Никто не обернулся.
Наталья прошла в гостиную, рухнула на диван. Схватила пульт. Нажала на громкость — раз, другой, третий. Звук взор вался в квартире.
Пусть слышит эта Ирина. Пусть знает — у них всё хорошо. У них семья. Праздник. Право на шум.
Но внутри было пусто. Только злость булькала, как недопитое шампанское.
Поздним вечером Наталья вышла на балкон. Двор затих. Никаких фейерверков, только редкие хлопки вдалеке. Снег падал медленно, оседая на перилах.
Наталья достала из кармана мандарин — вчерашний, забытый. Стала чистить. Кожура брызнула эфирными маслами, запахло Новым годом. Детством. Отцовской гитарой.
Долька оказалась кислой. Наталья поморщилась, но доела.
В соседнем окне мелькнула тень. Кто-то подошла к окну, постоял, задёрнул штору.
Наталья смотрела на тёмное окно. На пустой двор. На мандариновую кожуру в руке.
Где она, эта граница? Между заботой и навязчивостью. Между весельем и шумом. Между правом радоваться и правом на тишину.
Снег падал. Мандарин был съеден. Ответа не было.
