— И что врач сказал? Надолго это? — голос Светы из кухни был резким, как будто она резала не овощи для салата, а саму надежду.
Игорь потёр переносицу, глядя в окно на серый московский двор. Дождь лениво мазал по стеклу грязные полосы.
— Сказал, перелом шейки бедра в её возрасте — это серьёзно. Операция, потом реабилитация. Месяцы. Если вообще… — он не договорил, но Света всё поняла.
— Месяцы. Замечательно. А кто с ней сидеть будет? Я? У меня работа, Игорь. У тебя тоже. Мы Диму из садика забрать не всегда успеваем.
Игорь молчал. Мать, Нина Петровна, всегда была для него гранитной скалой. Вдова военного, бывшая учительница русского языка и литературы, она жила одна в своей двухкомнатной квартире, полной книг и воспоминаний. Она никогда ни о чём не просила, обходилась своей скромной пенсией и гордостью, которой хватило бы на целый полк. И вот теперь эта скала рассыпалась. Нелепое падение в собственной прихожей — и она, беспомощная, как птенец, оказалась прикована к больничной койке.
— Я не знаю, Света. Не знаю.
— Зато я знаю, — она вышла в комнату, вытирая руки о полотенце. Её светлые волосы были стянуты в тугой хвост, лицо, когда-то миловидное, заострилось от постоянного напряжения. — Есть сиделки. Наймём.
— Ты представляешь, сколько это стоит? У нас ипотека.
— А что ты предлагаешь? Бросить работу и менять за ней утки? Игорь, очнись. Мы в двадцать первом веке живём. Есть специальные службы.
Через неделю Нину Петровну выписали. Её квартира, обычно наполненная запахом старых книг и слабого цветочного парфюма, теперь пахла лекарствами. Игорь нанял сиделку — женщину средних лет по имени Марина. Она была тихой, исполнительной и какой-то незаметной. Приходила утром, уходила вечером. Готовила диетическую еду, помогала с гигиеной, меняла постель и часами молча сидела у кровати Нины Петровны, пока та смотрела в потолок.
Нина Петровна почти не разговаривала. Унижение от собственной беспомощности было сильнее боли. Она, которая всю жизнь командовала классами непослушных подростков и строила по струнке собственного мужа-майора, теперь зависела от чужих рук. Особенно тяжело ей было, когда приходили сын с невесткой. Они вносили в её тихий мир суету и раздражение. Света брезгливо морщилась от больничного запаха, Игорь неловко топтался у порога, не зная, о чём говорить.
— Ну как ты, мам? — дежурно спрашивал он.
— Лежу, — односложно отвечала она.
Разговоры не клеились. Они смотрели друг на друга как чужие. Сын, которого она вырастила одна, казался далёким и непонятным. В его глазах она видела только усталость и досаду.
Однажды вечером Света завела разговор, которого Игорь боялся.
— Послушай, так не может продолжаться. Мы платим Марине огромные деньги. Мы сами на лапше сидим.
— И что? Что ты предлагаешь?
— Есть хорошие частные пансионаты. Реабилитационные центры. Там врачи, процедуры, специальное оборудование. Ей там будет лучше. И нам… легче.
Игорь вздрогнул. Пансионат. Слово резануло слух, отдаваясь в голове эхом чего-то постыдного, окончательного. Дом престарелых.
— Ты с ума сошла? Сдать родную мать?
— Почему «сдать»? — Света повысила голос. — Поместить на время для восстановления! Игорь, пойми, это не прихоть. Это необходимость. Мы не справляемся. Или ты хочешь, чтобы я уволилась? Чтобы мы ипотеку не смогли платить и нас вышвырнули на улицу вместе с Димкой? Ты этого хочешь?
Он смотрел на неё и понимал, что она по-своему права. Их маленькая однушка, вечные долги, усталость, накопившаяся за годы. А там, в другом районе, стояла пустая мамина квартира. Две комнаты. Просторная кухня. Балкон. Решение всех их проблем. Мысль была настолько отчётливой и циничной, что ему стало душно.
Они уговаривали её несколько дней. Говорили про лучших врачей, про массаж, про лечебную физкультуру. Нина Петровна слушала молча, её тёмные, глубоко запавшие глаза смотрели куда-то мимо них. Она понимала всё. Она видела их ложь, их нетерпение, их жадность, прикрытую заботой.
— Это же не навсегда, мама, — убеждал Игорь, избегая её взгляда. — Просто пока ты на ноги не встанешь. Там специалисты, они тебя быстро поставят.
— Хорошо, — тихо сказала она однажды. — Делайте, как считаете нужным.
В день отъезда она была странно спокойна. Марина помогла ей одеться, собрала небольшую сумку. Когда приехал Игорь, Нина Петровна попросила его выйти и осталась с сиделкой наедине.
— Спасибо тебе, Мариночка, — сказала она, и её сухие пальцы сжали руку женщины. — Ты одна ко мне по-человечески отнеслась.
— Нина Петровна, что вы… Это моя работа.
— Нет. Работа — это одно. А душа — другое. Дай мне свой номер телефона. И не теряйся, пожалуйста.
Марина записала номер на листке из блокнота и вложила его в холодную ладонь старухи.
Пансионат оказался чистым, светлым и бездушным. Белые стены, одинаковые кровати, вежливый, но отстранённый персонал. Нину Петровну поместили в двухместную палату с молчаливой соседкой, которая целыми днями смотрела в окно. Сын с невесткой навещали её сначала раз в неделю, потом реже. Привозили кефир и бананы, торопливо спрашивали о здоровье и спешили уехать, ссылаясь на дела.
Нина Петровна видела, что они врут. Видела, что им неловко, и от этого становилось ещё горше. Она перестала ждать их звонков. Единственной её отрадой были короткие разговоры с Мариной. Бывшая сиделка звонила ей раз в два-три дня, и это были единственные звонки, которых Нина Петровна ждала.
— Как вы там, Нина Петровна? Не обижают?
— Всё хорошо, деточка. Лечат, — спокойно врала она. — Ты как? Работаешь?
Они говорили о пустяках: о погоде, о ценах на рынке, о новом сериале. Но в этих простых разговорах было больше тепла и жизни, чем во всех визитах родного сына.
Однажды Игорь позвонил сам. Голос у него был бодрый, даже какой-то заискивающий.
— Мам, привет! Как ты? Слушай, тут такое дело… Счета за твою квартиру приходят, показания счётчиков надо снимать, то, сё… Неудобно мотаться туда-сюда. Может, ты на меня доверенность оформишь? Генеральную. Чтобы я мог всеми вопросами заниматься, коммуналку оплачивать, если какой ремонт понадобится…
Нина Петровна слушала, и ледяное спокойствие наполняло её. Вот оно. Началось. Он даже не потрудился придумать что-то более правдоподобное.
— Зачем тебе доверенность, сынок? — спросила она ровным голосом.
— Ну я же объясняю… Чтобы удобнее было.
— Чтобы удобнее было квартиру продать?
Игорь запнулся. В трубке повисла тяжёлая тишина.
— Мам, ну что ты такое говоришь! Зачем продавать? Просто… чтобы порядок был.
— Понятно, — сказала Нина Петровна. — Я подумаю.
Положив трубку, она долго смотрела на аппарат. Думать было не о чем. Всё было ясно, как божий день. Они ждут. Ждут, когда она здесь, в этих белых стенах, тихо угаснет, освободив им жилплощадь. Они уже мысленно делают там ремонт, выбирают мебель, делят комнаты.
Она набрала номер Марины.
— Мариночка, здравствуй. У меня к тебе просьба. Очень большая.
— Я вас слушаю, Нина Петровна.
— Мне нужен нотариус. Ты можешь помочь? Найти и привезти его сюда. Я всё оплачу.
Марина на другом конце провода молчала.
— Это… что-то серьёзное?
— Это справедливость, деточка. Просто справедливость.
Через два дня в палате Нины Петровны появился невысокий полноватый мужчина с портфелем. Он долго разговаривал с ней, уточнял детали, убеждался в её здравом уме и твёрдой памяти. Соседка по палате и дежурная медсестра выступили свидетелями. Марина ждала в коридоре, не понимая до конца, что происходит.
Когда всё было кончено, нотариус ушёл, а Нина Петровна подозвала Марину. В руках у неё был документ.
— Вот, — сказала она. — Это тебе.
Марина взяла бумагу. Договор дарения. Она несколько раз пробежала глазами по строчкам, но смысл ускользал от неё. Квартира… её имя… Нина Петровна…
— Я не могу… Нина Петровна, зачем? Я не понимаю…
— Всё ты понимаешь, — твёрдо сказала старуха. — Ты мне стала ближе родного сына. Ты человек. А им… им нужны были только квадратные метры. Пусть получат. Только не так, как они хотели.
— Но я не могу это принять! Это неправильно!
— Правильно то, что я так решила, — отрезала Нина Петровна. — И это не обсуждается. Спрячь документ и никому ни слова. Особенно моему сыну. Пусть пока поживёт в предвкушении.
Прошёл ещё месяц. Игорь больше не звонил. Наверное, ждал, когда мать «созреет» для доверенности. Наконец, он не выдержал. Его звонок застал Нину Петровну во время полдника.
— Мам, ну что ты надумала насчёт доверенности? — без предисловий начал он.
Нина Петровна медленно поставила стакан с киселём. Она ждала этого звонка. Она репетировала этот разговор в своей голове сотни раз.
— Знаешь, сынок, я тут тоже подумала, — начала она спокойным, почти безразличным тоном. — Зачем тебе эта доверенность? Лишние хлопоты.
— В смысле? — не понял Игорь.
Настало время для главного удара. Она сделала небольшую паузу, наслаждаясь тишиной в трубке, наполненной его нетерпеливым дыханием.
— Вы сдали меня в дом престарелых, чтобы завладеть квартирой? Я ее уже переписала на сиделку, — сообщила мать по телефону.
Тишина взорвалась. Сначала Игорь просто молчал, видимо, переваривая услышанное. Затем из трубки донёсся сдавленный хрип.
— Что? Что ты сказала? Повтори!
— Квартира теперь принадлежит Марине. Женщине, которая подавала мне судно, пока мой родной сын решал, в какой пансионат меня выгоднее пристроить.
— Ты… ты в своём уме, старая?! — заорал он. — Какая сиделка? Да она же аферистка! Она тебя обманула! Я её засужу! Я тебя невменяемой признаю!
— Попробуй, — усмехнулась Нина Петровна. — Нотариус подтвердит, что я в полном рассудке. И свидетели есть. Ты свой выбор сделал, Игорь. Я — свой. Не звони мне больше.
Она нажала на отбой. Руки слегка дрожали, но на душе было странное, злое умиротворение.
Игорь примчался в пансионат через час. Красный, взлохмаченный, с безумными глазами. Он ворвался в палату, но Нина Петровна отказалась с ним говорить. Она просто отвернулась к стене. Он кричал, угрожал, умолял, но она молчала. Прибежали медсёстры, охрана, и его силой вывели из корпуса.
Вечером он позвонил Марине. Он сыпал проклятиями, обвинял её в мошенничестве, обещал сгноить в тюрьме. Марина, испуганная, но решительная, выслушала всё это и тихо сказала:
— Я ничего у вашей матери не просила. Это было её решение. Разбирайтесь с ней, а не со мной.
Жизнь Игоря и Светы превратилась в ад. Мечта о просторной квартире, которая была так близка, рассыпалась в прах. Теперь у них не было ни квартиры, ни денег, которые они потратили на пансионат. Света пилила Игоря с утра до ночи.
— Это ты во всём виноват! Мямля! Не мог с родной матерью договориться! Довёл до того, что она квартиру на чужую тётку отписала!
— А не ты ли меня подталкивала? «Пансионат, пансионат»! — орал в ответ Игорь. — Это твоя идея была!
Их маленький мир, державшийся на общей цели, рухнул. Обвинения, ссоры, ненависть. Они больше не могли находиться в одной комнате.
А через два месяца Марина забрала Нину Петровну из пансионата. Она привезла её в её собственную квартиру. Там было чисто, пахло свежестью и пирожками с капустой, которые Марина испекла к её возвращению.
— Я не знаю, как мне вас благодарить, Нина Петровна, — сказала Марина, помогая ей сесть в любимое кресло у окна.
— Это ты меня не благодари, — ответила старуха, глядя на знакомый двор. — Это я тебя благодарю. За то, что не дала умереть в одиночестве. Живи здесь. Ты заслужила. А я… я поживу, сколько мне отмерено. В своих стенах.
Они не стали близкими подругами или новой семьёй. Они были просто двумя женщинами, которых свела вместе чужая подлость. Марина ухаживала за Ниной Петровной, ходила в магазин, готовила. Нина Петровна учила её внука-первоклассника чистописанию, когда тот приходил после школы. Они жили тихо и мирно.
Игорь больше не появлялся. Он пытался подать в суд, оспорить дарственную, но ничего не вышло. Закон был на стороне его матери. Говорили, что он развёлся со Светой и уехал в другой город. Нина Петровна никогда о нём не спрашивала. Сын для неё умер в тот день, когда он привёз её в казённый дом с белыми стенами, мысленно примеряя на себя её опустевшую квартиру. Она сделала свой выбор. И впервые за долгие месяцы не жалела о нём ни секунды.
