— Я не хочу это обсуждать, Антон. Просто не хочу.
Дарья застегнула молнию на чемодане, и щелчок замка прозвучал в наступившей тишине оглушительно. Он прозвучал как точка. Окончательная и бесповоротная.
— Даш, ну ты пойми, это же мама, — голос Антона был усталым и каким-то извиняющимся. Он стоял в дверях спальни, высокий, немного сутулый, будто на его плечах лежал невидимый груз. — У неё давление подскочило. Врач сказал, нужен покой и чтобы кто-то был рядом.
— Рядом? — Даша медленно обернулась. Её лицо, обычно живое и подвижное, сейчас казалось высеченным из камня. — Вчера у неё «стреляло в спине», на прошлой неделе «туман в голове», а перед Новым годом она едва не «потеряла сознание», когда мы собирались к моим родителям. Каждый раз, когда у нас планы, у Галины Ивановны обостряется какая-то загадочная хворь. Тебе это не кажется странным?
— Ты преувеличиваешь. Это просто совпадение.
— Совпадение? Антон, мы копили на это море два года. Два года! Я работала без отпуска, брала подработки. Ты помнишь, как мы выбирали отель, как радовались, когда подтвердили бронь? Это не просто поездка. Это… это воздух, которого мне не хватает. Я задыхаюсь здесь.
Она провела рукой по гладкой поверхности чемодана. Вот он, символ мечты, стоит посреди комнаты. Готовый к путешествию, которое, кажется, снова откладывается на неопределённый срок.
— Я всё понимаю, — он подошёл ближе, попытался обнять её за плечи, но Дарья неуловимо уклонилась. — Но это же не навсегда. Перенесём на пару месяцев. Деньги не пропадут, я договорюсь.
— Дело не в деньгах! — её голос сорвался на шёпот. — Дело в том, что это никогда не закончится. Никогда. Всегда будет что-то. Её давление, её одиночество, её плохое настроение. Твоя мама — это чёрная дыра, которая засасывает всё наше время, все наши планы, всю нашу жизнь.
Антон отступил, его лицо помрачнело.
— Не говори так о моей матери.
— А как говорить? Как говорить о женщине, которая звонит тебе по десять раз на дню, чтобы спросить, поел ли ты, и не дует ли тебе из окна в офисе? Тебе сорок два года, Антон! Ты взрослый мужчина, руководитель отдела. А она до сих пор проверяет, надел ли ты шапку.
— Она просто заботится.
— Это не забота, это контроль! — воскликнула Дарья. — Тотальный, удушающий контроль. И самое страшное, что ты этого не видишь. Или не хочешь видеть.
Она села на край кровати, чувствуя, как силы покидают её. Спор был бессмысленным. Они ходили по этому кругу уже много лет. С самого начала их совместной жизни Галина Ивановна была незримой третьей в их квартире. Она не приходила с проверками, не устанавливала свои порядки. Её методы были тоньше, изощрённее. Она действовала через сына, взывая к его чувству долга, к его совести, к его любви. И это работало безотказно.
— Хорошо, — тихо сказала Даша, глядя в пол. — Что ты предлагаешь?
Антон заметно оживился, восприняв её тон как знак возможного примирения.
— Ну вот, видишь, мы можем всё решить спокойно. Давай так: я сейчас поеду к маме, побуду с ней пару дней. Убежусь, что всё в порядке. А ты пока сдай билеты. Ну или поменяй даты. Мы обязательно поедем, обещаю. Может, осенью? Бархатный сезон, тоже хорошо.
Дарья подняла на него глаза. В её взгляде было что-то новое — не обида, не гнев, а холодное, отстранённое любопытство. Словно она смотрела на незнакомого человека и пыталась понять, что им движет.
— Нет, — сказала она ровно.
— Что «нет»?
— Я не буду ничего отменять. И сдавать билеты я тоже не буду.
Антон замер.
— В смысле?
— В прямом смысле. Я не собираюсь отменять отпуск из-за твоей мамы.
Эта фраза, произнесённая тихо, без тени недовольства, прозвучала гораздо страшнее, чем любой крик. В ней была окончательность принятого решения.
— Ты… ты поедешь одна? — в его голосе прозвучало недоверие.
— Да, — кивнула Дарья. — Поеду одна. Самолёт завтра в семь утра. У тебя есть время до вечера, чтобы решить, что для тебя важнее: две недели на море со мной или очередное дежурство у постели твоей мамы, у которой, я уверена, давление нормализуется ровно в тот момент, когда ты переступишь порог её квартиры.
Она встала, взяла с кресла свою сумку и вышла из спальни. Антон остался стоять посреди комнаты, рядом с сиротливо стоящим чемоданом. В воздухе повис немой вопрос, и от ответа на него зависело всё их будущее.
Вечер прошёл в гнетущей тишине. Антон уехал к матери. Он не сказал «я еду проверить», он просто бросил на ходу: «Маме плохо, я должен быть там». Это не было выбором, это было инстинктивное действие, отработанное годами.
Дарья не стала его останавливать. Она методично закончила сборы: сложила в отдельную сумку аптечку, проверила документы, зарядила все гаджеты. Каждое её движение было подчёркнуто спокойным и деловитым. Она словно строила вокруг себя невидимую стену, защищаясь от эмоций, которые грозили прорваться наружу и разрушить её решимость.
Она вспомнила их первый совместный отпуск. Пять лет назад. Они собирались в Карелию, на машинах, с друзьями. За день до отъезда позвонила Галина Ивановна. Плакала в трубку, что у неё украли кошелёк со всеми деньгами и документами. Антон, естественно, сорвался и поехал к ней. Оказалось, что кошелёк лежал в другой сумке, она просто забыла. Но настроение было испорчено, время потеряно. Друзья уехали без них.
Потом была запланированная поездка в Прагу на майские праздники. У Галины Ивановны случился «страшный приступ аллергии на цветение берёзы», хотя всю жизнь она спокойно переживала весну. Антон провёл все выходные, возя её по врачам, которые так и не нашли причину её страданий.
И так — постоянно. Любой их план, любая попытка вырваться из рутины натыкалась на невидимое препятствие в виде внезапного нездоровья или бытовой катастрофы у свекрови. Дарья сначала сочувствовала, потом недоумевала, потом начала злиться. Антон же неизменно принимал всё за чистую монету.
— Она же не специально, — говорил он с обезоруживающей искренностью. — Просто она одинока. И возраст.
Дарья пыталась объяснить ему, что одиночество не даёт права разрушать жизнь единственного сына. Что настоящая материнская любовь — это отпускать, а не держать на коротком поводке. Но все её слова разбивались о стену его сыновней преданности. Он не видел манипуляции. Он видел лишь слабую, нуждающуюся в нём женщину.
Телефон завибрировал. Сообщение от Антона: «У неё всё-таки высокое давление. 160 на 100. Врач из скорой сделал укол. Сказал, нужен полный покой. Я останусь на ночь».
Дарья прочитала сообщение и отложила телефон. Ничего другого она и не ожидала. Она даже могла представить себе эту картину: Галина Ивановна лежит на диване с влажной тряпочкой на лбу, говорит слабым, прерывающимся голосом. Антон сидит рядом, держит её за руку, а она смотрит на него глазами, полными страдания и безграничной любви. Дешёвый спектакль для одного зрителя.
Внезапно Дашу охватила звенящая ярость. Не на Антона, нет. На себя. За то, что терпела это годами. За то, что позволяла этой женщине диктовать, как им жить. За то, что пыталась достучаться до мужа, вместо того чтобы просто спасать себя.
Она подошла к окну. Внизу спешили по своим делам люди, горели огни большого города. Где-то там, в другой его части, её муж сейчас играл роль заботливого сына. А она стояла в их общей квартире, которая давно перестала быть крепостью, и чувствовала себя абсолютно, пронзительно одинокой.
«Хватит», — сказала она сама себе. Просто и твёрдо.
Она взяла свой телефон и набрала номер.
— Лен, привет. Это Даша. Слушай, у меня к тебе нескромная просьба… Да, прямо сейчас. Можешь заехать?
Лена, лучшая подруга Даши, примчалась через сорок минут. Высокая, энергичная, с короткой стрижкой и внимательными карими глазами, она с порога оценила обстановку. Чемодан у двери, напряжённое лицо Даши, отсутствие Антона.
— Так, — сказала она, снимая куртку. — Королева-мать снова нанесла удар?
— Прямо в сердце нашего отпуска, — горько усмехнулась Даша.
Она вкратце пересказала события дня. Лена слушала молча, лишь изредка хмуря тонкие брови.
— И что ты решила? — спросила она, когда Даша закончила.
— Я лечу. Одна.
Лена удивлённо приподняла бровь, а потом её лицо расплылось в широкой улыбке.
— Наконец-то! Дашка, я уж думала, этого дня не дождусь. Сколько раз я тебе говорила: перестань бороться за него с его мамой. Это проигранная битва. Спасай себя.
— Я боюсь, Лен, — призналась Даша шёпотом. — Не лететь боюсь. А того, что будет потом. Это ведь конец, да?
— А то, что было до этого, — это жизнь? — парировала подруга. — Ты же сама говорила, что задыхаешься. Ты превратилась в тень самой себя. Вечно уставшая, вечно раздражённая. Посмотри на себя в зеркало. Где та весёлая, лёгкая Дашка, которую я знаю? Её съела Галина Ивановна. И твой благоверный ей в этом помог.
Даша молчала. Лена была права. Она и сама это понимала.
— Я попросила тебя приехать не для того, чтобы поплакаться, — сказала она, встряхнувшись. — Мне нужна помощь. Я хочу… я хочу съехать. Прямо сейчас.
Лена присвистнула.
— Вот это поворот. Серьёзно?
— Абсолютно. Я не вернусь в эту квартиру. Не могу. Я сниму что-нибудь на первое время, пока буду на море, ты поможешь найти? А сейчас… помоги мне собрать самое необходимое. Я не хочу, чтобы он вернулся, а я здесь. Не хочу больше ничего объяснять.
— Без проблем, — деловито сказала Лена. — План отличный. Так, что берём? Документы, ноут, ценности…
Они действовали быстро и слаженно, как два заговорщика. Лена принесла из машины несколько больших сумок. Даша открыла шкаф и начала вытаскивать свою одежду. Не всю, только самое любимое, самое нужное. Она не смотрела на вещи Антона, старалась не касаться их, словно они были заряжены болью.
Вот его любимый свитер, который она подарила ему на день рождения. Вот стопка его книг на прикроватной тумбочке. Вот их общая фотография в рамке — счастливые, улыбающиеся, снятые в самом начале их романа. Сердце болезненно сжалось. Она сняла рамку с тумбочки, мгновение смотрела на неё, а потом аккуратно положила лицом вниз.
— Может, записку оставишь? — спросила Лена, застёгивая очередную сумку.
— А что я напишу? «Дорогой, я ушла, потому что твоя мама снова победила»? — с горечью произнесла Даша. — Он не поймёт. Он решит, что это истерика. Что я обиделась и набиваю себе цену. Пусть лучше вернётся в пустую квартиру. Может, тогда до него хоть что-то дойдёт. Хотя я в этом сомневаюсь.
К полуночи всё было кончено. Несколько сумок с Дашиными вещами и её отпускной чемодан стояли в коридоре. Квартира выглядела странно опустевшей, хотя вещей в ней почти не убавилось. Ушла душа.
— Я поживу у тебя пару часов? — спросила Даша. — А оттуда сразу в аэропорт.
— О чём речь, конечно, — кивнула Лена. — Поехали. Хватит смотреть на эти стены.
Когда они вышли из подъезда, Даша не удержалась и подняла голову, посмотрев на окна своей, теперь уже бывшей, квартиры на пятом этаже. Свет не горел. Это было похоже на прощание. Прощание не с квартирой, а с десятью годами жизни. Годами любви, надежд и разочарований.
Она не плакала. Внутри была странная, холодная пустота. Словно хирург удалил больную часть, и теперь на её месте — ничего. Только звенящая тишина.
Антон вернулся домой под утро. Он был вымотан и зол. Зол на мать с её вечными болячками, на Дашу с её ультиматумом, на самого себя за то, что оказался между двух огней. Он надеялся, что Даша остыла, что они смогут поговорить. Он даже отрепетировал речь: он извинится, пообещает, что это был последний раз, скажет, что они обязательно поедут в отпуск, как только маме станет лучше.
Он тихо открыл дверь своим ключом, стараясь не шуметь. В квартире было темно и тихо. Слишком тихо.
— Даш? — позвал он неуверенно.
Ответа не было. Он включил свет в прихожей. Первое, что бросилось в глаза, — отсутствие её чемодана. И её сумочки, которая всегда стояла на тумбочке у входа.
Сердце пропустило удар. Он быстро прошёл в спальню. Кровать была аккуратно заправлена. На её половине не было привычного халата, на туалетном столике не хватало нескольких флаконов с духами. Антон рывком открыл шкаф. Её полки были полупустыми. Пропали её любимые платья, джинсы, несколько пар обуви.
Он бросился к комоду. Пусто. Шкатулка с украшениями на месте, но он знал, что она забирала только то, что носила постоянно.
Паника начала подступать к горлу. Он метался по квартире, заглядывая во все углы, словно надеясь, что это какая-то злая шутка. Но следы её ухода были повсюду. Аккуратные, продуманные, без малейшего намёка на спешку или истерику. Она не сбежала. Она ушла.
Он сел на диван в гостиной, обхватив голову руками. Неужели она всерьёз? Ушла? Из-за того, что он поехал к больной матери? Это же абсурд! Любая нормальная женщина поняла бы.
Он достал телефон. Десятки пропущенных от него. Ни одного ответа. Он набрал её номер снова. Длинные гудки. Она не брала трубку. Он набрал номер Лены.
— Алло, — голос подруги был холодным, как сталь.
— Лена, это Антон. Даша у тебя?
— А где ей ещё быть?
— С ней всё в порядке? Она… что она говорит?
— Она ничего не говорит, Антон. Она спит. Точнее, пыталась поспать пару часов перед вылетом. Ты её разбудил.
— Перед вылетом? — переспросил он, не веря своим ушам. — Она всё-таки полетела? Одна?
— Представь себе, — в голосе Лены звучала откровенная насмешка. — Оказывается, для того чтобы поехать в отпуск, не обязательно получать разрешение твоей мамы.
— Лена, перестань. Я должен с ней поговорить. Дай ей трубку.
— Она не будет с тобой говорить. И я тебе советую не звонить ей больше. Дай человеку прийти в себя.
— Прийти в себя? Это она поставила мне ультиматум! Это она бросила меня и улетела! — взорвался он.
— О, нет, Антон, — голос Лены стал жёстким. — Это ты её бросил. Давно. Каждый раз, когда выбирал не её, а свою маму. Каждый раз, когда позволял манипулировать собой и вашей семьёй. Даша просто устала быть на втором месте. Она не улетела от тебя. Она улетела к себе. Подумай об этом. Если, конечно, способен.
Лена повесила трубку.
Антон швырнул телефон на диван. Он не мог поверить в происходящее. Это было похоже на дурной сон. Его Даша, его тихая, понимающая Даша, так поступила с ним. Он чувствовал себя преданным, униженным.
И в этот момент снова зазвонил телефон. На экране высветилось: «Мама».
Он смотрел на экран несколько секунд. Злость, обида, растерянность смешались в нём в один горький коктейль. Он чувствовал, что этот звонок — продолжение той цепи событий, которая привела к тому, что он сейчас сидит один в пустой квартире.
Рука сама потянулась и нажала на кнопку сброса. Впервые в жизни.
Телефон тут же зазвонил снова. Настойчиво, требовательно.
Антон снова сбросил вызов. А потом, подчиняясь внезапному порыву, выключил телефон.
В наступившей тишине он вдруг услышал, как громко тикают часы на стене. Они отсчитывали время. Время его новой, одинокой жизни. И впервые за долгие годы он не знал, что ему делать дальше. Осознание того, что он потерял, начало медленно, но неотвратимо проникать в его сознание, вытесняя обиду и злость. Но было уже слишком поздно.
Дарья сидела в кресле у окна иллюминатора и смотрела на проплывающие внизу облака. Они были похожи на огромные сугробы, залитые ярким утренним солнцем. Там, внизу, осталась её прошлая жизнь, Москва, пустая квартира, муж, который так и не смог повзрослеть.
Она не чувствовала ни злорадства, ни облегчения. Только тихую, всепоглощающую усталость. И ещё — робкий росток надежды. Надежды на то, что она всё сделала правильно.
Она достала из сумки книгу, которую давно хотела прочитать, открыла первую страницу. Телефон лежал в сумке, переведённый в авиарежим. Она не включала его с тех пор, как села в такси до аэропорта. Ей не хотелось видеть пропущенные звонки и сообщения. Ей хотелось тишины.
Впереди были две недели у моря. Две недели, которые она подарила сама себе. Она не знала, что будет делать, когда вернётся. Будет искать новую квартиру, новую работу, строить новую жизнь. Это пугало и одновременно давало странное чувство свободы.
Впервые за много лет ей не нужно было ни о ком заботиться, ни под кого подстраиваться, ни перед кем оправдываться. Она была одна. И в этом одиночестве, под бескрайним синим небом, на высоте десяти тысяч метров, она впервые за долгое время почувствовала, что снова может дышать полной грудью. Самолет уносил её всё дальше от прошлого, навстречу неизвестному, но определённо новому будущему. Её собственному будущему. Без оглядки на чужие болезни и чужие манипуляции. Душа, сжатая в тугой комок годами компромиссов, медленно начинала разворачиваться.
