— Карине опять деньги нужны, — сказал Семён, не отрываясь от экрана телефона. Он произнёс это так, будто говорил о прогнозе погоды, — на сапоги для Мишки. Старые, говорит, совсем развалились.
Алина медленно поставила чашку на стол. Чай в ней был уже почти холодным, но она этого не замечала.
— Снова? — тихо спросила она, и в этом одном слове была вся усталость последних двух лет. — Семён, мы только на прошлой неделе давали ей на «неотложные нужды». Она не может найти работу? Мише уже пять, он ходит в сад.
Семён наконец поднял на неё глаза. В его взгляде не было вины, только лёгкое раздражение, словно она не понимала очевидных вещей.
— Алина, ну ты же знаешь, как ей тяжело. Одна с ребёнком, бывший муж копейки платит, и то с боем. Какая работа? Кто её возьмёт без опыта? Она же всю молодость на семью положила.
«На какую семью?» — хотела спросить Алина, но промолчала. Карина, младшая сестра Семёна, выскочила замуж в девятнадцать, родила и через три года развелась. Ни дня в своей жизни она толком не работала, всегда находясь на попечении сначала родителей, а теперь вот — брата. И, соответственно, его жены.
— У нас ипотека, Семён. Мы платим за твою машину. Мы откладываем на отпуск, в котором не были уже три года, — Алина начала перечислять, загибая пальцы, но тут же осеклась. Это было бесполезно. Он снова сведёт всё к тому, что она чёрствая и не хочет помочь «родной кровиночке».
— Вот именно, ипотека, — внезапно оживился он. — А Каринка с сыном мыкается по съёмным углам. Хозяйка последней квартиры — мегера, грозится выставить. Говорит, ребёнок обои портит.
Алина вздохнула. Она работала фармацевтом в крупной аптечной сети. Работа была нервная, требовала постоянной концентрации. Весь день она имела дело с чужими болями, страхами, раздражением. Приходя домой, в свою уютную двухкомнатную квартиру, доставшуюся ей от бабушки, она мечтала только об одном — о тишине. Но в последние годы тишина стала роскошью. Её постоянно нарушали звонки и визиты родственников мужа.
— Ей нужно проявить характер и поставить хозяйку на место, — твёрдо сказала Алина. — Или искать другую квартиру. Мы не можем постоянно решать её проблемы.
Семён нахмурился, убрал телефон и скрестил руки на груди.
— Тебе легко говорить. У тебя своя квартира. Ты не знаешь, что такое, когда тебе каждый день указывают, что делать, и грозят выкинуть на улицу.
В его голосе прозвучала такая неподдельная обида за сестру, что Алине стало не по себе. Он говорил так, будто это она была виновата в том, что у неё есть свой угол, а у его сестры нет.
На следующий день, в субботу, они нагрянули. Вся троица: Семён, Карина и его мать, Тамара Игоревна. Алина только успела вернуться из магазина, как раздался звонок в дверь. Она открыла и увидела всю семью в сборе. Тамара Игоревна держала в руках торт, а Карина робко жалась за её спиной, держа за руку хмурого Мишку.
— Алиночка, здравствуй, дорогая! — пропела свекровь, проходя в прихожую. — А мы вот решили вас проведать. Не ждали?
От Тамары Игоревны пахло дорогими духами и чем-то ещё, неуловимо властным. Она была женщиной внушительной, с высокой причёской и цепким взглядом, который, казалось, сканировал всё вокруг. Алина давно поняла, что именно мать была главным дирижёром в их семейном оркестре. Семён и Карина были лишь послушными инструментами.
— Проходите, — выдавила из себя Алина, пытаясь изобразить радушие.
Пока она накрывала на стол, Тамара Игоревна устроила экскурсию по квартире для Карины.
— Смотри, Кариночка, какая гостиная светлая. И большая. Тут можно было бы и детскую зону сделать, — громко говорила она, будто невзначай. — А кухня какая просторная! Не то что твоя каморка, где вдвоём не развернуться.
Карина жалобно вздыхала и кивала.
— Да, мама, тут хорошо. Тихо так… Никто над душой не стоит.
Алина резала лимон и чувствовала, как внутри всё сжимается. Это было похоже на медленную, методичную осаду. Они не требовали ничего напрямую. Они просто создавали атмосферу, в которой Алина начинала чувствовать себя виноватой за свой комфорт, за своё спокойствие, за стены, которые принадлежали ей по праву.
За чаем разговор, конечно же, зашёл о несчастной доле Карины.
— Представляете, эта ведьма, хозяйка, заявила, что поднимет плату со следующего месяца! — всплеснула руками Тамара Игоревна. — Говорит, инфляция. А на самом деле просто выживает их! Сердце кровью обливается, как подумаю, что моя девочка с внуком может на улице оказаться.
Семён сидел с каменным лицом, поддакивая матери.
— Я же говорил, Алин, там всё серьёзно, — вставил он, бросив на жену укоризненный взгляд.
Алина отпила чай.
— Карина, а ты не пробовала поговорить с бывшим мужем? — спросила она, глядя прямо на золовку. — У него ведь хорошая работа, он вполне мог бы помочь с арендой.
Карина опустила глаза и принялась ковырять скатерть.
— Он… он говорит, что и так платит алименты, — пролепетала она. — И что у него новая семья.
— Значит, нужно подавать в суд на увеличение алиментов, — спокойно продолжила Алина. — Или на участие в оплате жилья. Закон на твоей стороне, особенно когда есть ребёнок.
В комнате повисла тишина. Тамара Игоревна посмотрела на невестку с нескрываемым раздражением. План давить на жалость явно давал сбой. Алина предлагала конструктивные, но неудобные решения. Суды, юристы, конфликты — всё это требовало усилий. Гораздо проще было получать готовое от сердобольного брата.
— Какие суды, Алиночка! — снова запела свекровь. — Это же сколько нервов, времени! Кариша у нас такая ранимая, она этого не выдержит. Нужно, чтобы родные люди помогли. Семья на то и семья.
Вечер закончился тяжело. Проводив гостей, Алина начала мыть посуду. Семён подошёл сзади.
— Ты почему так с ними? — спросил он глухо. — Специально её в эти суды отправляешь? Ты же знаешь, она не боец.
— А я, по-твоему, банкомат? — не выдержала Алина, резко повернувшись. Тарелка едва не выскользнула из её мокрых рук. — Семён, я устала. Я устала оплачивать жизнь твоей сестры. У неё есть руки, ноги, голова. Пусть начинает что-то делать сама.
— Ты ничего не понимаешь, — отрезал он и ушёл в комнату.
Следующая неделя прошла в ледяном молчании. Семён почти не разговаривал с ней, отвечал односложно. Он приходил с работы, ужинал и утыкался в телефон или ноутбук. Алина чувствовала, что готовится что-то нехорошее. Интуиция, отточенная годами работы с людьми, кричала об опасности.
Её опасения подтвердились в пятницу вечером. Семён пришёл необычно рано, даже купил её любимые пирожные. Он был суетлив, пытался шутить, но глаза бегали. Он накрыл на стол, разлил по бокалам вино.
— Давай посидим, поговорим, — сказал он с вымученной улыбкой.
Алина села напротив. Сердце заколотилось.
— О чём?
Он сделал большой глоток вина, набрал в грудь воздуха и выпалил:
— Я тут всё обдумал. Насчёт Карины и её ситуации. И нашёл выход.
Алина молчала, ожидая продолжения.
— В общем, я решил, что твоя квартира нужна моей сестре больше, она же с ребёнком, — объявил муж за ужином. Он смотрел куда-то в сторону, на стену, боясь встретиться с ней взглядом. — А мы пока можем пожить у моих родителей. У них трёшка, места всем хватит. Это временно, конечно. Пока Карина на ноги не встанет.
На несколько секунд Алина перестала дышать. Мир сузился до его слов, до этого спокойного, деловитого тона, которым объявляют о покупке хлеба. Он не спрашивал. Он сообщал о принятом решении. Решении, которое касалось ЕЁ квартиры.
Она медленно опустила вилку. Звон прибора о тарелку показался оглушительным в наступившей тишине.
— Что ты сказал? — переспросила она, уверенная, что ослышалась.
— Я говорю, Карина с Мишей переедут сюда, — уже увереннее повторил Семён, наконец посмотрев на неё. — Им нужнее. Мы — семья, мы должны друг другу помогать. А ты… ты же не бездушная, ты поймёшь. Это благородный поступок.
Благородный. Поступок. Он сидел напротив, в её кухне, за её столом, ел её еду и объявлял, что она должна уйти из своего дома, чтобы уступить его его сестре. И называл это благородством.
Алина почувствовала, как волна ледяного гнева поднимается изнутри, смывая шок и оцепенение. Она посмотрела на мужа так, будто видела его впервые. На этого мужчину с мягкими чертами лица, которого она когда-то любила за его доброту. Теперь эта доброта оказалась избирательной, направленной только на его «кровных» родственников. А она, жена, была лишь функциональным дополнением, временным ресурсом.
— Ты… решил? — она произнесла это слово по слогам, и голос её был незнакомым, звенящим от ярости. — Ты решил за меня, что делать с МОЕЙ квартирой? С квартирой, которую мне оставила моя бабушка?
— Ну, формально она твоя, да, — легко согласился Семён, снова уходя от её взгляда. — Но мы же муж и жена. Всё общее. И потом, это же не навсегда. На годик-другой.
— У моих родителей нам будет хорошо, — продолжал он, будто не замечая её состояния. — Мама будет рада. Она поможет по хозяйству, готовить будет. Тебе же легче станет.
Легче. Её выставляют из собственного дома, а ей, оказывается, станет легче.
Алина встала. Ноги её не слушались.
— Вон, — сказала она тихо.
— Что? — не понял Семён.
— Вон. Из. Моей. Квартиры, — повторила она, глядя ему прямо в глаза. — Собирай свои вещи и уходи. Прямо сейчас. К маме, к сестре — куда угодно.
Лицо Семёна вытянулось. Он явно не ожидал такой реакции. В его сценарии Алина должна была поплакать, повозмущаться, но в итоге согласиться под давлением его «логичных» и «благородных» аргументов.
— Ты что такое говоришь? Алин, ты не в себе? — он тоже встал, пытаясь взять её за руку.
Она отдёрнула руку, как от огня.
— Я никогда не была настолько в себе, как сейчас. Я всё поняла, Сёма. Про тебя, про твою семью. Это не помощь. Это захват. Медленный, ползучий. Вы все — твоя мать, сестра и ты — вы просто паразиты.
— Да как ты смеешь! — взвился он. — Моя мать?! Моя сестра?! Да они…
— Они что? Несчастные и обездоленные? Твоя сестра — ленивая взрослая женщина, которая не хочет брать на себя ответственность. Твоя мать — манипуляторша, которая дёргает за ниточки. А ты… ты просто слабый человек, который позволяет им разрушать нашу семью. Нет. Не нашу. Мою жизнь.
Семён стоял, открыв рот. Он был ошеломлён такой отповедью.
— Собирай вещи, — повторила Алина уже спокойнее, но с металлом в голосе. — У тебя час. Если не уйдёшь сам, я вызову полицию.
— Ты не посмеешь… Мы же…
— Мы уже никто, — перебила она. — Ты сам всё решил сегодня. Только ты немного просчитался в последствиях.
Весь следующий час прошёл как в тумане. Семён в ярости швырял свои вещи в сумку, бормоча проклятия. Он несколько раз звонил матери, громко жалуясь в трубку, что Алина «взбесилась» и «выгоняет его на улицу». Алина сидела на кухне, обхватив руками чашку с давно остывшим чаем, и слушала. Она не чувствовала ничего, кроме огромной, выжигающей пустоты на месте того, что раньше было любовью.
Когда за ним захлопнулась дверь, она подошла к окну. Он вышел из подъезда, волоча сумку, и почти сразу к нему подкатило такси. Видимо, мама позаботилась. Он сел в машину, и она уехала, увозя с собой семь лет её жизни.
Алина не плакала. Она пошла в ванную, включила горячую воду и долго стояла под упругими струями, смывая с себя липкое ощущение чужого присутствия, чужих планов, чужой «заботы».
На следующий день она поехала в строительный магазин и купила новые замки. Самые надёжные, какие только нашла. Вечером пришёл мастер и установил их. Когда он протянул ей новый комплект ключей, она почувствовала первое за долгое время облегчение. Это была её крепость. И она её отстояла.
Телефон начал разрываться от звонков. Сначала звонил Семён, требовал «одуматься» и «не делать глупостей». Потом подключилась Тамара Игоревна.
— Алиночка, деточка, что же это делается? — её голос сочился фальшивым сочувствием. — Сёмочка сам не свой. Мы же семья, надо уметь прощать, быть мудрее. Ну, погорячился мальчик, с кем не бывает. Ты же женщина, ты должна сгладить углы.
— Тамара Игоревна, — холодно ответила Алина, — ваш мальчик уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои слова. И я больше не собираюсь ничего сглаживать. Я подаю на развод.
На том конце провода воцарилось молчание, а потом тон свекрови резко изменился.
— Ах ты!.. Я так и знала! Все вы такие! Только о себе и думаете! Использовала моего сына и решила выбросить! Думаешь, квартира твоя? Мы ещё поборемся! Он в ней прописан!
— Он был прописан, — спокойно поправила Алина. — Но это моя личная собственность, приобретённая до брака. Так что ни на что, кроме своих носков в шкафу, он претендовать не может. Всего доброго.
Она нажала отбой и заблокировала её номер. Потом номер Семёна. Потом Карины.
Жизнь после их ухода не стала сразу лёгкой и радостной. Первые недели Алина ходила по опустевшей квартире и чувствовала себя призраком. Ей было больно и горько. Она прокручивала в голове их разговоры, пыталась понять, в какой момент всё пошло не так. В какой момент её муж решил, что благополучие сестры важнее их совместной жизни.
Ей помогла работа и подруга Лера.
— Я тебе сто раз говорила, что они тебя съедят, — сказала Лера, когда Алина всё ей рассказала. Она не жалела, не причитала, а говорила прямо, как всегда. — Ты слишком долго терпела. Молодец, что вышвырнула его. Это как хирургическая операция. Больно, но необходимо, чтобы выжить.
Постепенно пустота в квартире начала заполняться. Но не вещами, а ощущением свободы. Алина вдруг поняла, что ей больше не нужно вздрагивать от каждого звонка. Не нужно придумывать оправдания, почему она не может дать денег. Не нужно выслушивать жалобы и чувствовать себя виноватой.
Она сделала небольшую перестановку. Купила новое кресло, о котором давно мечтала, и поставила его у окна. Вечерами она сидела в нём с книгой, пила горячий травяной чай и смотрела на огни города. Это была её жизнь. Только её.
Через несколько месяцев состоялся развод. Семён на заседание не пришёл, прислал своего представителя. Их развели быстро, делить было нечего.
А ещё через полгода Лера, которая жила в соседнем с Тамарой Игоревной доме, рассказала последние новости.
— Видела твоего бывшего. Мрачный, как туча. Тащил из магазина три огромных пакета. Говорят, Каринка твоя так и не работает. Сидит на шее у него и у матери. А Сёмка теперь пашет на двух работах, чтобы всех их содержать. Живут они в трёшке вчетвером. Мать, он, сестра и её сын. Говорят, ругаются постоянно. Карина жалуется, что брат мало денег даёт, а мать пилит их обоих.
Алина слушала это без злорадства. Она чувствовала лишь глухую, отстранённую жалость. Он сам выбрал этот путь. Он получил то, чего так добивался — возможность безраздельно заботиться о своей семье. Только реальность оказалась совсем не такой благородной, как в его фантазиях.
Однажды, выходя из аптеки после смены, она столкнулась с ним лицом к лицу. Он стоял у входа, видимо, ждал её. Семён сильно изменился. Похудел, под глазами залегли тени. Дорогая куртка висела на нём мешком.
— Алина… — начал он, и голос его был хриплым. — Я… я хотел поговорить.
Она остановилась, глядя на него спокойно, без ненависти, но и без тепла.
— Нам не о чем говорить, Семён.
— Послушай, я был неправ. Я всё понял. Жизнь с ними… это ад. Мать контролирует каждый шаг, сестра постоянно что-то требует… Я думал, я поступаю правильно, а на деле…
Он замолчал, подбирая слова. Алина ждала.
— Может, попробуем всё сначала? — наконец выдавил он. — Я уйду от них. Я всё для тебя сделаю.
Алина смотрела на него, на этого уставшего, сломленного человека, и не чувствовала ничего. Ни обиды, ни злости, ни желания отомстить. Только холодное, окончательное равнодушие. Прошлое умерло.
— Нет, Семён, — сказала она тихо, но твёрдо. — Ты свой выбор сделал тогда, за ужином. А я сделала свой. Возврата не будет. Прощай.
Она обошла его и пошла по улице, не оглядываясь. Шёл мелкий октябрьский дождь, но она его почти не замечала. Впереди горели огни большого города. И впервые за долгие годы она знала, что идёт домой. В свой настоящий, тихий и безопасный дом, где её никто не предаст.
