Вечер в квартире Татьяны Сергеевны начинался, как обычно, с борьбы за живучесть семейного бюджета и жарки котлет. Котлеты были «кризисные»: свинина по акции из «Маяка» (триста двадцать девять рублей за кило, если брать сразу лоток), много лука для сочности и хлеб, вымоченный в молоке, которое уже начинало подозрительно пахнуть, но в выпечку или фарш еще годилось.
Татьяна, женщина пятидесяти трех лет с фигурой, которую она сама называла «уютной», и характером, закаленным тридцатилетним стажем в бухгалтерии, стояла у плиты. Мысли ее текли плавно и привычно, как вода в счетчике, который, кстати, в этом месяце намотал безбожно много.
«Надо бы Игорю сказать, чтобы кран в ванной подкрутил, капает же, — думала она, переворачивая шкварчащий мясной кругляш. — Хотя скажешь ему — начнется: «Тань, ну что ты мелочишься, ну сколько там накапает, на три копейки». А три копейки там, три сям, глядишь — и тысячи нет. А тысяча — это, между прочим, две пачки его любимых таблеток от давления или полбака бензина для нашей «ласточки», которая жрет как не в себя».
На кухню вошел кот Барсик — рыжая, наглая морда, единственный мужчина в доме, к которому у Татьяны не было финансовых претензий. Он потерся о ноги, требуя свою долю.
— Сейчас, сейчас, проглот, — проворчала Татьяна, кидая ему кусочек фарша. — Ты хоть ешь и молчишь, а некоторые…
В замке заскрежетал ключ. Татьяна напряглась. По звуку поворота ключа она безошибочно определяла настроение мужа. Обычно Игорь открывал дверь с ленцой, долго возился. Сегодня же он ворвался в квартиру решительно, будто брал Зимний. Хлопнула дверь, звякнули ключи о тумбочку (сколько раз просила вешать в ключницу — как об стенку горох), и тяжелые шаги направились прямо на кухню, минуя ванную. Даже руки не помыл. Плохой знак.
Игорь возник в дверном проеме. Вид у него был торжественный и немного безумный, как у человека, который только что вступил в сетевой маркетинг и собирается продать жене пылесос за сто тысяч. На нем был его «парадный» домашний костюм — синие треники с вытянутыми коленками и футболка с надписью «FBI», которую ему подарила сестра Светка лет пять назад. На животе надпись натянулась так, что буквы разъехались.
— Таня, нам надо серьезно поговорить, — заявил он, не садясь.
Татьяна вздохнула, вытерла руки о полотенце с петухами и убавила огонь.
— Если ты опять про то, чтобы взять кредит на дачу в тех болотах, где из соседей только комары и бобры, то ответ «нет». У нас еще за ремонт машины долг висит тридцать тысяч на кредитке.
— Причем тут дача! — Игорь махнул рукой так размашисто, что чуть не сбил магнит с холодильника. — Дело гораздо важнее. Я тут думал… много думал.
«Ох, не к добру, когда он думает, — мелькнуло в голове у Татьяны. — В прошлый раз, когда он много думал, мы чуть не вложились в выращивание шиншилл на балконе».
— Я решил, — Игорь набрал воздуха в грудь, выпятив «FBI» вперед. — Мама переезжает к нам.
Татьяна замерла. Лопатка в ее руке повисла в воздухе. В кухне стало слышно, как тикают дешевые часы над дверью и как Барсик чавкает фаршем.
— Чего? — переспросила она спокойно, хотя внутри у нее словно оборвался лифт. — Куда, прости, переезжает?
— К нам, Таня. Сюда. Жить.
Игорь сел на табуретку, чувствуя, что самое страшное произнесено. Теперь надо было держать оборону.
— Маме одной плохо. У нее давление скачет, ты же знаешь. Вчера звонила, плакала, говорит: «Сынок, страшно мне одной помирать в четырех стенах». Ну как я могу? Я же не зверь какой. Я мужчина, я сын. Короче, вопрос решенный. В выходные я заказываю «Газель».
Татьяна медленно положила лопатку на блюдце. Она прошла к столу, отодвинула сахарницу и села напротив мужа. Взгляд ее стал таким, каким она обычно смотрела на квартальный отчет, в котором не сходилось два миллиона.
— Игорёк, — ласково начала она, и от этой ласковости у Игоря дернулся глаз. — А давай-ка мы с тобой, как взрослые люди, посчитаем. У нас двухкомнатная квартира. Общая площадь — пятьдесят два квадрата. В одной комнате мы. В другой — мой кабинет, он же склад, он же библиотека, он же мое единственное место, где я могу работать вечерами, чтобы оплачивать твои, кстати, идеи. Куда мы положим Валентину Петровну? На коврик к Барсику? Так он будет против, он даму с таким характером не потерпит.
— Мама займет твою комнату, — быстро выпалил Игорь, явно заготовив этот ответ. — А компьютер ты можешь и в спальню перенести. Или на кухне работать. Что тебе, стола мало?
Татьяна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Её кабинет. Её маленькая крепость, бывшая кладовка, которую она с такой любовью выбивала, утепляла, заказывала туда стол по индивидуальным размерам. Там стоял ее фикус Аркадий, там лежали ее книги, там она пряталась, когда Игорь смотрел свои бесконечные политические ток-шоу, от которых в квартире пахло безнадегой и корвалолом.
— То есть, — медленно проговорила она, — ты предлагаешь мне отдать мою комнату твоей маме, которая, напомню, на нашей свадьбе тостовала за то, чтобы «Игорюша не наделал ошибок», глядя на меня? Валентине Петровне, которая считает, что я неправильно стираю, неправильно готовлю и вообще «не пара» ее золотому мальчику?
— Это было сто лет назад! — взвился Игорь. — Мама изменилась! Она старая женщина! И вообще, почему ты такая эгоистка? У Светки, между прочим, свои проблемы.
— Ага, — Татьяна прищурилась. — Вот мы и дошли до сути. У Светки трешка. Светка живет одна… ах, нет, простите. У Светки же новый «прынц», кажется? Водитель маршрутки, с которым у них неземная любовь уже месяц?
Игорь покраснел. Он ненавидел, когда жена включала свою проницательность.
— У Светланы личная жизнь налаживается! Ей сорок пять, последний шанс, можно сказать. А мама… ну, она там мешает. У них с Колей конфликты. Коля любит тишину, а мама телевизор громко смотрит.
— А я, значит, тишину не люблю? — тихо спросила Татьяна. — Игорёк, давай честно. Твоя сестра выставляет мать из дома, потому что хочет крутить роман с комфортом. А ты, как верный рыцарь, решил спасти ситуацию, но не своими силами, а за счет моей нервной системы и моих квадратных метров.
— Это и моя квартира тоже! — стукнул ладонью по столу Игорь.
Татьяна посмотрела на его ладонь. Пальцы у него были короткие, пухлые. Обручальное кольцо давно врезалось в кожу.
— Ошибаешься, дорогой. Эта квартира досталась мне от бабушки. Ты здесь прописан, да. Но собственник — я. Мы это обсуждали еще в девяносто восьмом, когда ты свои ваучеры профукал.
— Ах, вот ты как заговорила! — Игорь вскочил. Стул с противным скрипом отъехал назад. — Квадратными метрами тычешь? Куском хлеба попрекаешь? Я думал, мы семья! Я думал, мы — одно целое! А ты… ты просто сухарь бухгалтерский!
Он набрал воздуха, чтобы выдать главный козырь.
— Значит так, Таня. Я решил. Мама переезжает. Это мой сыновний долг. Если ты не согласна принять мою мать, значит, ты не уважаешь меня. И тогда… — он сделал театральную паузу, — тогда нам придется развестись. Я не смогу жить с женщиной, которая выгоняет старуху на улицу.
На кухне повисла тишина. Только котлеты дошипливали на остывающей сковороде.
Татьяна смотрела на мужа и видела не спутника жизни, с которым прошла через дефолты, кризисы и ремонты. Она видела капризного мальчика, который хочет быть хорошим для мамы, удобным для сестры и героем для самого себя, но платить за этот банкет должна она, Таня.
— Разводимся? — переспросила она деловито, словно уточняла код бюджетной классификации.
— Да! — рявкнул Игорь, уверенный, что сейчас она испугается. Обычно это работало. Таня не любила перемен, ценила стабильность и всегда шла на компромисс. — Или мама, или развод!
— Хорошо, — кивнула Татьяна. — Я тебя услышала. Котлеты будешь? Или аппетит пропал от благородного гнева?
Игорь опешил. Он ждал слез, криков, битья посуды. Ну, на худой конец, долгих переговоров.
— Ты… ты что, серьезно? — пробормотал он, растеряв весь запал.
— Абсолютно. Садись ешь, остынет. Картошку я не варила, хлеба отрежь.
Следующие три дня в квартире царила атмосфера «холодной войны». Игорь спал в гостиной на диване, демонстративно громко вздыхал, пил валидол, чтобы пахло на всю квартиру, и разговаривал с мамой по телефону елейным голосом: «Да, мамуль, скоро все решим, потерпи, родная». На Татьяну он смотрел как на врага народа, ожидая, что она вот-вот приползет с извинениями.
Но Татьяна не ползла.
Вместо этого она взяла на работе отгул за свой счет.
В среду утром, когда Игорь ушел на свою службу (он работал менеджером по продажам ламината, зарплата была средняя, но гонору — как у директора банка), Татьяна достала из антресолей большие клетчатые сумки. Те самые, челночные, вечные.
Она действовала методично, без эмоций. Открыла шкаф.
Полка с его свитерами. Свитер с оленями (подарок мамы), свитер серый (растянутый), две рубашки, в которых он ходит на корпоративы.
Нижнее отделение. Носки. Господи, сколько же у него одиночных носков? Куда деваются вторые? Наверное, убегают в лучшую жизнь, подальше от Валентины Петровны.
Рыбацкие снасти. Спиннинг, который стоил как крыло от самолета и был использован ровно один раз. Коробочки с крючками. Все это полетело в сумку.
Татьяна работала и считала в уме.
«Минус расходы на сигареты — пять тысяч в месяц. Минус бензин, который он выкатывает, катаясь к маме и по своим делам — еще десятка. Минус продукты. Игорь ест много. Он любит колбасу, хорошую, сырокопченую. Любит пиво по пятницам с дорогой рыбкой. Если посчитать… тысяч тридцать-сорок освобождается. Я смогу наконец поменять плитку в ванной. И купить себе то пальто, на которое жаба душила».
Чем больше она считала, тем легче становилось на душе. Страх одиночества, который где-то глубоко сидел, вдруг растворился под натиском цифр. Математика — наука точная, она врать не будет. А математика говорила: без Игоря жить выгоднее и спокойнее.
К вечеру коридор был заставлен сумками. Три баула с вещами, коробка с обувью и отдельно — пакет с его любимой кружкой с надписью «Царь, просто царь».
Татьяна накрыла на стол. На этот раз без изысков — отварила пельменей из пачки. Нечего баловать перед расставанием. Бутылочку красного полусладкого открыла — для себя.
Игорь пришел в семь. Увидев баррикады в коридоре, он споткнулся.
— Тань, это что? Мы что, переезжаем? Или ты мамины вещи заранее привезла? Ну ты даешь, сюрприз! — лицо его расплылось в улыбке. Он решил, что победил. Что жена, как мудрая женщина, все подготовила сама.
Татьяна вышла из кухни с бокалом вина. Она была спокойна, как удав, переваривающий кролика.
— Это вещи, Игорёк. Твои вещи.
Улыбка сползла с лица мужа, как дешевые обои в сырую погоду.
— В смысле… мои?
— В прямом. Ты поставил условие: или мама, или развод. Я выбрала вариант «Б». Развод. Я подумала — зачем тебе мотаться туда-сюда? Маме помощь нужна круглосуточная. Вот и поезжай к ней. Будешь жить у нее, в той комнате, где Коля телевизор смотрит. Заодно Светке поможешь, а то она, бедная, разрывается между любовью и дочерним долгом.
Игорь побледнел. Он начал хватать ртом воздух.
— Тань, ты что… ты выгоняешь меня? Из моего дома?
— Из моего дома, — поправила Татьяна жестко. — Игорёк, не начинай. Квартира моя. Ты здесь никто, звать тебя никак, и пользы от тебя в последнее время, прости, как от козла молока. Только убытки и нервы.
— Но я же… я просто хотел как лучше! — голос его сорвался на фальцет. — Мама старая! У Светки жених! Куда я пойду?! В двушку к маме? Там же повернуться негде! Там везде лекарствами пахнет и иконы стоят! Я там с ума сойду через неделю!
— Ну почему же? — Татьяна отпила вино, смакуя момент. — Ты же сам говорил: сыновний долг, святое дело. Вот и исполняй. А я — женщина черствая, бездуховная, мне покой нужен.
— Таня! — Игорь рухнул на колени прямо возле баула с носками. — Прости! Я погорячился! Ну ляпнул сдуру! Какой развод? Мы же двадцать пять лет вместе! Серебряная свадьба на носу! Ну давай маму не будем брать… Ну придумаем что-нибудь! Скинемся со Светкой на сиделку!
Татьяна смотрела на него сверху вниз. Жалкий. В трениках с вытянутыми коленками. Испуганный.
«Вот оно, — подумала она. — Вся его бравада, весь его «мужик сказал» — пшик. Как только запахло жареным, сразу хвост поджал».
Но в груди что-то кольнуло. Привычка. Двадцать пять лет — не кот чихнул. Жалко его, дурака. Пропадет ведь. Светка его оберет до нитки, мама мозг чайной ложечкой выест. А он, в сущности, безобидный. Просто глупый и ведомый.
Но прощать сейчас было нельзя. Простишь сейчас — через месяц он снова начнет права качать, маму привезет «на выходные» и оставит навсегда.
— Нет, Игорь, — сказала она твердо. — Урок должен быть усвоен. Такси я уже вызвала. Оплачено по карте. Езжай к маме. Поживи там месяцок. Насладись общением с родней. Почувствуй, так сказать, корни.
— Месяцок? — с надеждой переспросил Игорь, цепляясь за это слово. — То есть… не насовсем?
— Посмотрим на твое поведение, — уклончиво ответила Татьяна. — Если через месяц ты вернешься человеком, который понимает значение слов «личные границы» и «собственность жены», может быть, мы и поговорим. А пока — скатертью дорога.
В дверь позвонили.
— Это такси, — сказала Татьяна. — Давай, Игорёк. Бери сумки. Спиннинг не забудь, вдруг в ванной у мамы порыбачишь.
Игорь, шмыгая носом, как обиженный первоклассник, потащил сумки к лифту. Татьяна стояла в дверях, скрестив руки на груди.
— И вот еще что, — крикнула она ему вслед, когда двери лифта уже начали закрываться. — Ключи свои оставь на коврике.
Двери закрылись, отрезав испуганное лицо мужа. Татьяна подняла ключи с пола, закрыла дверь на два оборота, потом на задвижку.
Тишина. Благословенная тишина.
Она вернулась на кухню. Пельмени остыли, но это было неважно. Важно было другое. Она взяла телефон, нашла в контактах номер свекрови, переименованный как «Гестапо», и заблокировала его. Следом в блок полетел номер золовки Светланы.
— Ну что, Барсик, — сказала она коту, который сидел на столе и гипнотизировал пельмень. — Остались мы с тобой вдвоем. Зато никто не будет храпеть и переключать канал, когда идет «Великолепный век».
Татьяна налила себе еще вина, подошла к окну и посмотрела вниз. Там, под дождем, маленькая фигурка Игоря грузила клетчатые сумки в желтую машину.
— Ничего, — прошептала Татьяна, чувствуя себя генералом, выигравшим битву при Ватерлоо. — Поживет с мамой, узнает, почем фунт лиха. Через неделю приползет шелковый, и даже пыль вытирать научится. А пока… гуляй, шальная императрица.
Она включила радио. Играла какая-то старая песня Аллегровой. Татьяна Сергеевна, бухгалтер высшей категории, подпела, пританцовывая с пельменем на вилке. Жизнь, определенно, налаживалась. Квартирный вопрос был решен в пользу здравого смысла.
