Я с вашим сыном 2 года в разводе, пусть его новая жена помогает, а я не обязана — заявила бывшей свекрови Нина

— Антонина Петровна? Что-то случилось? — голос Нины прозвучал ровно, может, чуть более настороженно, чем обычно. Она узнала номер бывшей свекрови, который не удаляла только из-за Маши, своей двенадцатилетней дочери.

На том конце провода раздался сдавленный стон, переходящий в театральное подвывание.
— Ниночка, деточка, беда у меня, беда! — запричитала Антонина Петровна. — Ногу я сломала. Лежу одна-одинешенька, встать не могу. Воды даже подать некому.

Нина прикрыла глаза, массируя пальцами виски. Два года прошло с развода. Два года относительного спокойствия, выстраивания новой жизни, где не было места для этих драматических пауз и надрывных интонаций.
— А где Вадим? Где Светлана? — спокойно уточнила она. — Позвоните им. Они должны помочь.

— Ой, да что ты, доченька! — в голосе свекрови появились обиженные нотки. — Разве ж до них дозвонишься? У них дела, работа. Вадик в командировке какой-то, а эта… — Антонина Петровна картинно запнулась, — Светлана твоя… у нее маникюр, педикюр, подружки. Ей ли до старой больной женщины дело есть? Она и стакана воды не подаст, руки у нее не оттуда растут.

Нина молчала. Она прекрасно знала, что Вадим ни в какой не в командировке. Еще вчера Маша с ним разговаривала, он был в городе. А про Светлану… Ну, тут бывшая свекровь, возможно, была и не так далека от истины. Но это больше не ее проблемы.
— Антонина Петровна, я работаю, — твердо произнесла Нина, глядя на часы в аптеке. Ее смена заканчивалась только через три часа. — Я не могу сейчас сорваться и приехать. Звоните сыну.

— Да как же ты можешь, Ниночка! — заголосила трубка. — У меня же тут, может, перелом со смещением! Я же внучку твою на ноги ставила, ночей не спала, когда она болела! А ты мне так? Я же к тебе как к родной дочери…

Нина сжала зубы. Этот заезженный аргумент про «ночей не спала» всегда был главным козырем Антонины Петровны. Да, сидела с Машей, не без этого. Но каждый раз это подавалось как величайшая жертва, требующая пожизненной благодарности и беспрекословного подчинения.

— Я не могу, — повторила Нина. — У меня покупатели. Всего доброго.

Она нажала отбой, чувствуя, как неприятно колотится сердце. Ложь. В аптеке было пусто. Но продолжать этот разговор не было никаких сил. Она подошла к кулеру и налила себе стакан холодной воды. Руки слегка дрожали. Она злилась на себя за эту реакцию. Казалось, она давно выработала иммунитет к манипуляциям бывшей свекрови, но та каждый раз умудрялась найти слабое место.

Вечером, когда Нина и Маша ужинали, раздался звонок на домашний телефон, которым пользовалась в основном только Маша для связи с подружками. Дочь подбежала к аппарату.
— Да, бабушка… Что? — личико Маши вытянулось. — Мама сейчас подойдет.
Она протянула трубку Нине, испуганно глядя на нее.
— Мам, бабушка плачет. Говорит, у нее нога очень болит, и она с обеда ничего не ела.

Нина взяла трубку.
— Я же вам сказала, звоните Вадиму! — без предисловий начала она.
— Нина, имей совесть! — на этот раз в трубке раздался голос ее бывшего мужа, Вадима. — Мать лежит одна, ей плохо! Тебе что, трудно приехать, посмотреть? Мы же не чужие люди, у нас дочь общая.

— Вот именно, Вадим. Мать — твоя. Жена у тебя есть новая. Почему я должна решать ваши семейные проблемы? — Нина старалась говорить как можно спокойнее, чтобы не пугать Машу, которая стояла рядом и вслушивалась в каждое слово.

— Света не может, у нее… мигрень, — неуверенно соврал он. — А я за городом застрял, пробка дикая, раньше чем через пару часов не буду. Ну войди в положение! Просто приди, укол сделай обезболивающий, ты же умеешь. И суп свари. У нее в холодильнике все есть.

Нина закрыла глаза. Суп. Конечно, суп. Как же без него. Она вспомнила тысячи этих кастрюль, которые варила для всей их семьи, пока Вадим лежал на диване, а Антонина Петровна смотрела сериал, критикуя то количество соли, то густоту.
— Я не приеду, Вадим. Вызывайте ей скорую, если все так серьезно. Или платную медсестру. У тебя ведь есть на это деньги.

— Ты стала такой черствой, Нина, — с упреком сказал он. — Раньше ты другой была.
— Раньше я была твоей женой, — отрезала она. — А теперь — нет. И слава богу.
Она повесила трубку и посмотрела на дочь. Маша стояла с опущенной головой, на глаза наворачивались слезы.
— Мам, а вдруг с бабушкой правда что-то серьезное? Она же совсем одна…

И вот это был удар ниже пояса. Нина могла противостоять Антонине Петровне, могла отбрить Вадима, но видеть слезы собственного ребенка, который переживал за бабушку, было невыносимо. Она знала, что если сейчас проявит твердость, Маша запомнит это как мамино бездушие.
— Ладно, — выдохнула Нина. — Мы сейчас съездим. Но только для того, чтобы убедиться, что она не умирает. И все. Ты меня поняла? Мы не будем там оставаться, готовить и убирать.

Маша радостно кивнула.
Квартира бывшей свекрови встретила их запахом валокордина и какой-то застарелой пыли. Антонина Петровна возлежала на диване в гостиной, укрытая пледом, с выражением вселенской скорби на лице. Ее нога, обутая в шерстяной носок, покоилась на подушке. Никаких признаков гипса или даже тугой повязки не наблюдалось.
— Внученька моя, кровиночка! — простерла она руки к Маше, которая тут же подбежала к ней. — Наконец-то! Я уж думала, помру тут в одиночестве.

Нина осталась стоять у порога, скрестив руки на груди.
— Где вы сломали ногу, Антонина Петровна? Скорую вызывали? Снимок делали?
Свекровь перевела на нее замутненный взгляд.
— Ой, Ниночка, какая скорая… Я шла из ванной, нога подвернулась, хруст такой был страшный… Я как упала, так и не встать. Вадику позвонила, а он, ирод, за городом. А эта его фифа…
— Понятно, — прервала ее Нина. — Давайте я посмотрю.

Она подошла и аккуратно сняла носок. Лодыжка была лишь слегка припухшей, без видимых гематом или деформации. Обычное растяжение, в лучшем случае — сильный ушиб. Ни о каком переломе и речи быть не могло. Нина осторожно потрогала ногу. Антонина Петровна взвизгнула так, будто ей отрезали палец.
— Больно! Ой, как больно!

— Здесь нет перелома, — констатировала Нина. — Максимум — растяжение связок. Нужна эластичная повязка и холод. И покой, разумеется.
— Вот видишь, покой! — тут же ухватилась за ее слова свекровь. — А какой мне покой, если я одна? Мне бы супчику горячего, куриного… Ты ведь так вкусно варила, Ниночка. Не то что некоторые… бульон из кубика и все.

Она бросила выразительный взгляд в сторону кухни. Маша, уже успевшая проникнуться сочувствием, посмотрела на мать умоляющими глазами.
— Мам, давай сварим? Это же недолго.
Нина почувствовала, как внутри закипает раздражение. Все шло по давно знакомому сценарию.
— Маша, иди пока в свою бывшую комнату, посмотри, может, игрушки какие остались, — мягко, но настойчиво сказала она.

Когда дочь скрылась в коридоре, Нина повернулась к Антонине Петровне. Ее лицо стало жестким.
— Хватит разыгрывать этот спектакль. Я вижу, что с вами ничего страшного не случилось. Ушиб пройдет.
— Да как ты смеешь! — возмутилась та. — Я тут при смерти, а она…
— Я с вашим сыном два года в разводе, — отчетливо, разделяя каждое слово, произнесла Нина. — Пусть его новая жена вам помогает, а я не обязана. Я приехала только из-за Маши, чтобы она не волновалась.

Антонина Петровна села на диване, забыв про «сломанную» ногу. Ее лицо утратило страдальческое выражение, черты заострились, глаза зло блеснули.
— Ах вот ты как! Не обязана! А кто тебе квартиру оставил, забыла? Кто дочку твою с садика забирал? Все забыла, значит? Благодарности ноль!
— Квартиру мы с Вадимом покупали вместе, в браке, и он просто оставил свою долю мне и дочери при разводе, потому что уходил к другой женщине. Это называется не «оставил», а «разделил имущество», — холодно поправила Нина. — А за помощь с Машей я вам всегда была благодарна. Но это не делает меня вашей пожизненной прислугой.

В этот момент в замке повернулся ключ, и в квартиру вошел Вадим. Увидев Нину, он изобразил на лице облегчение.
— О, Нина, ты уже здесь! Молодец! Ну что, как мама?
— Спроси у своей мамы, — кивнула Нина в сторону дивана. — У нее прекрасные актерские способности.
Антонина Петровна тут же снова упала на подушки и застонала.
— Сынок, она мне не верит! Говорит, я притворяюсь! А у меня нога отнимается!

Вадим растерянно посмотрел то на мать, то на Нину.
— Нин, ну чего ты начинаешь? Ну попросила же мать…
— Я ничего не начинаю, Вадим. Я заканчиваю. Мы с Машей уходим. А ты позаботься о своей матери. Или позови свою жену, пусть она проявит заботу. Где она, кстати? Мигрень прошла?

Лицо Вадима скривилось.
— Не твое дело, где Света. Лучше бы помогла молча.
— Больше не буду. Никогда.
Нина позвала Машу, и они, не прощаясь, вышли из квартиры, оставив Вадима растерянно стоять посреди комнаты под аккомпанемент стенаний его матери.

По дороге домой Маша молчала. Нина чувствовала, что девочка обижена и сбита с толку.
— Маш, ты понимаешь, почему мы ушли? — осторожно начала она.
— Потому что ты не любишь бабушку и папу, — тихо ответила дочь.
— Я люблю тебя. А бабушка и папа — взрослые люди, у них своя жизнь. И они пытались мной манипулировать, заставить меня делать то, что я не должна. Бабушка не так уж сильно больна. Она просто хотела, чтобы я снова стала для них удобной.

Маша шмыгнула носом.
— Но она все равно старенькая…
— Старенькая. Поэтому у нее есть сын, который должен о ней заботиться. Это его обязанность, а не моя. У меня есть обязанность заботиться о тебе.

Казалось, на этом инцидент был исчерпан. Нина надеялась, что до бывшей семьи наконец дошла ее позиция. Но она их недооценила. Через пару дней Антонина Петровна позвонила снова. На этот раз ее голос был сладко-медовым.
— Ниночка, здравствуй. Ты уж прости меня, старую. Погорячилась я. Нога и правда лучше, ты была права, ушиб. Я не за этим звоню.
Нина напряглась.
— Я по другому делу. Ты же помнишь нашу дачу?

Еще бы Нине ее не помнить. Старый домик с заросшим садом, в который она вложила столько сил и денег. Они с Вадимом полностью перекрыли крышу, сделали новую веранду, разбили цветник. По документам дача, купленная в браке, принадлежала им обоим в равных долях. При разводе до нее как-то не дошли руки, вопрос остался подвешенным.
— Помню, — сухо ответила Нина.
— Так вот, — заворковала свекровь. — Мы тут с Вадиком подумали… Зачем тебе эта дача? Ты туда все равно не ездишь. А Машеньке нужен свежий воздух. Давай ты свою долю на Вадика перепишешь. Ну, чисто формально. А он будет Машеньку туда возить летом. И тебе спокойнее, и ребенку польза. Это же все для внучки, ты же понимаешь.

Вот оно. Нина чуть не рассмеялась. Спектакль с ногой был лишь прелюдией. Артподготовкой перед главным наступлением.
— То есть, я должна подарить свою половину дома вашему сыну, чтобы он возил туда нашу дочь и свою новую жену? — уточнила она ледяным тоном.
— Ну почему же «подарить»? — обиделась Антонина Петровна. — Это же для Машеньки! Чтобы у нее был свой уголок.
— У Машеньки есть свой уголок. Половина этого дома по закону принадлежит ей и мне. И если Вадим хочет возить туда дочь — прекрасно. Ключи у него есть. Но переписывать я ничего не буду.

— Жадная ты, Нина! — сорвалась на визг свекровь. — Всегда жадной была! О себе только и думаешь! О ребенке не заботишься!
— О ребенке я как раз и забочусь, — отчеканила Нина. — Поэтому не собираюсь разбрасываться имуществом, которое принадлежит ей по праву. Разговор окончен.
Она снова повесила трубку. На этот раз дрожи не было. Была только холодная, кристальная ясность. И злость. Они не просто хотели использовать ее как бесплатную сиделку и кухарку. Они хотели обобрать ее. Лишить ее и ее дочь последнего совместно нажитого актива, который имел реальную ценность.

На следующий день Нина записалась на консультацию к юристу. Она объяснила ситуацию.
— Вы можете подать в суд на определение порядка пользования имуществом, — объяснил пожилой адвокат в очках. — Либо, что проще и эффективнее, предложить бывшему супругу выкупить вашу долю. Если он откажется, вы имеете право продать ее третьему лицу, предварительно уведомив его и предложив ему первоочередной выкуп за ту же цену.
— Я хочу продать, — твердо сказала Нина. — Мне не нужна эта дача. Мне нужны деньги, чтобы поставить Машу на ноги. И мне нужно, чтобы они исчезли из моей жизни навсегда.

Процесс пошел. Нина наняла оценщика, который определил рыночную стоимость ее доли. Сумма получилась приличная. Юрист составил официальное уведомление и отправил его заказным письмом на адрес Вадима.

Через неделю Вадим явился к ней на работу. Он был мрачнее тучи. Вошел в аптеку, дождался, пока выйдет последняя покупательница, и подошел к прилавку.
— Ты что творишь? — прошипел он. — Решила нам войну объявить? Продавать она надумала!
— Это не война, Вадим. Это цивилизованный раздел имущества, который мы должны были произвести два года назад, — спокойно ответила Нина, перебирая коробки с лекарствами. — Я предлагаю тебе выкупить мою долю. По-моему, все честно.
— У меня нет таких денег! — почти крикнул он. — Откуда? Мы со Светой ремонт в квартире затеяли!
— Это твои проблемы. Не хочешь выкупать — я продам ее чужим людям. Может, они тебе больше понравятся в качестве соседей по даче.

Он побагровел.
— Ты специально это делаешь! Мстишь!
— Я не мщу. Я защищаю интересы своего ребенка. И свои собственные. Ты сделал свой выбор два года назад, когда ушел к Свете. Так живи с ним. А меня и мои активы оставь в покое.
— Мать из-за тебя с давлением слегла! — бросил он последний аргумент.
— Передай маме, что нервные клетки не восстанавливаются, — невозмутимо парировала Нина. — Пусть бережет себя. И ждет новых соседей.

Он развернулся и вылетел из аптеки, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла в витринах.
Нина вздохнула, но на этот раз это был вздох облегчения. Она чувствовала, что поступает правильно. Вся эта липкая паутина из лжи, манипуляций, чувства вины и ложных обязательств, которой ее пытались опутать, наконец-то рвалась.

Через месяц ей позвонил юрист.
— Нина Игоревна, ваш бывший супруг согласен на выкуп. Видимо, нашел деньги. Готовим документы к сделке.
Нина улыбнулась. Значит, испугался. Перспектива делить любимую дачу с чужими людьми оказалась страшнее необходимости искать деньги. Или, может, Антонина Петровна достала свои «гробовые», чтобы спасти «родовое гнездо» от чужаков. Это было уже неважно.

В день сделки они встретились у нотариуса. Вадим не смотрел на нее, молча подписывал бумаги. Антонины Петровны не было, и это было к лучшему. Когда все было кончено и деньги переведены на счет Нины, она вышла на улицу и сделала глубокий вдох. Осенний воздух был прохладным и чистым. Она чувствовала себя свободной. По-настоящему свободной, впервые за много лет.

Вечером она села рядом с Машей, которая делала уроки.
— Маш, помнишь дачу? — спросила она.
— Угу, — кивнула дочь, не отрываясь от учебника.
— Я продала свою часть папе. Теперь дача полностью его.
Маша подняла на нее глаза. В них не было ни обиды, ни сожаления. Только спокойное любопытство.
— А мы туда больше не поедем?
— Если папа тебя позовет — поедешь. Но у нас теперь есть деньги. И следующим летом мы с тобой поедем не на дачу копать картошку, а на море. На настоящее, теплое море. Хочешь?

Глаза Маши загорелись.
— Правда? На море? Ура!
Она обняла Нину крепко-крепко. И в этот момент Нина поняла, что ее душа, так долго сжатая в комок обид и обязательств, наконец-то разворачивается. Не для того, чтобы простить или примириться. А для того, чтобы жить дальше. Своей собственной, честной и свободной жизнью. Вдвоем со своей дочерью. А бывшие родственники со своими супами, ушибами и интригами пусть остаются в своем прошлом, к которому она больше не имела никакого отношения.

Оцените статью
Я с вашим сыном 2 года в разводе, пусть его новая жена помогает, а я не обязана — заявила бывшей свекрови Нина
Кто спас Груздева от расстрела на самом деле. Рассказываю