В «Шестерочке» пахло, как всегда, безысходностью и чуть подгнившим луком. Этот запах въедался в пуховик, в волосы, казалось, даже под кожу, становясь естественным ароматом жизни Веры Николаевны. Она стояла перед холодильником с молочкой и занималась привычной, но от того не менее унизительной арифметикой.
Перед ней стояли две бутылки. Одна — честный литр местного молокозавода за восемьдесят девять рублей. Вторая — федеральный бренд по «желтому ценнику» за семьдесят два. Но там было девятьсот миллилитров. Вера поправила очки, которые вечно сползали на запотевший с холода нос, и начала считать в уме. Разница в семнадцать рублей. Если брать на неделю три бутылки — это полтинник. В месяц — двести. Двести рублей — это пачка нормального сливочного масла по акции, если повезет. Или половина оплаты за домофон и антенну.
— Женщина, вы брать будете или так и будете греть витрину дыханием? — буркнула грузная сотрудница зала в засаленном жилете, с грохотом подвозящая тележку с коробками.
— Буду, — кротко ответила Вера. В свои пятьдесят четыре года она так и не научилась хамить в ответ. Интеллигентность, вбитая советской школой и тридцатилетним стажем работы бухгалтером в поликлинике, мешала.
Она взяла то, что по акции. Девятьсот грамм. «Ничего, — утешила она себя. — Витька все равно в чай льет не глядя, ему что литр, что пол-литра. А кашу сварю пожиже».
Корзина была тяжелой. Вера переложила её в другую руку, поморщившись. Спина стрельнула где-то в районе поясницы — привет от сидячей работы и сумок, которые она таскала каждый день, как мул. В корзине лежал стандартный набор выживания российской семьи среднего класса, которая почему-то считалась таковой только по телевизору: десяток яиц (С2, мелкие, как горох, зато дешевле), батон нарезной (свежий, мягкий, единственная радость), куриные спинки на суп и макароны «Красная цена». Макароны эти при варке имели свойство превращаться в клейстер, если упустить момент хоть на секунду, но Витя ел. С майонезом все съедобно.
На кассе перед ней стоял парень с банкой энергетика и пачкой дорогих сигарет. Вера невольно посмотрела на его ботинки — добротные, кожаные, явно новые. Взгляд сам собой опустился на собственные ноги.
Левый сапог предательски чавкнул еще на подходе к магазину. Подошва, которую она уже дважды клеила «Моментом» и один раз носила в ремонт к угрюмому сапожнику Ашоту, снова отошла. Ашот в последний раз, держа сапог двумя пальцами, как дохлую крысу, сказал: «Хозяйка, уважай себя, а? Тут кожи нет, тут картон один остался. Выкинь, не позорь мои руки».
Но выкинуть она не могла. Новые сапоги — это минимум пять тысяч. А пять тысяч — это фонд «Непредвиденные расходы», который в этом месяце был торжественно вскрыт и потрачен на лекарства для Вити (у него разыгрался гастрит, а лечиться овсянкой он не желал, ему подавай «Омез» и «Фосфалюгель» импортный) и на подарок золовке. Ира, сестра мужа, праздновала сорок пять лет. Не пойти было нельзя — «семья же», как говорил Витя. Подарили комплект постельного белья, который Вера выбирала два часа на Wildberries, ловя скидки. Две с половиной тысячи как с куста.
— С вас тысяча сто сорок три рубля, — равнодушно пропищала кассирша.
Вера вздрогнула. Тысяча сто? Откуда? Она же считала! Курица — триста, яйца — восемьдесят, молоко, хлеб, картошка… А, точно. Майонез. Витя просил большую пачку, «чтоб два раза не бегать». Вот она, эта большая пачка, «Махеев», с лимоном, пробила брешь в бюджете.
Она достала карту, потертую, с почти стершимся именем VERA. Приложила. «Недостаточно средств».
Очередь сзади недовольно зашуршала. Кто-то тяжело вздохнул.
— Ой, простите, — Вера почувствовала, как краска заливает щеки. — Сейчас, я с кредитки…
Дрожащими пальцами она достала другую карту. Кредитка Сбера. Та самая, «на черный день», который растянулся уже на три года. Пик. Оплата прошла.
Вера быстро, суетливо сгребла продукты в пакет, стараясь не смотреть на людей. Ей казалось, что у нее на лбу бегущей строкой горит: «У главного бухгалтера поликлиники нет тысячи рублей на еду».
На улице мела февральская поземка. Противная, колючая, бьющая прямо в глаза. Вера шла домой, осторожно наступая на левую ногу, чтобы сапог не черпал снежную кашу. В пакете звякнула бутылка подсолнечного масла.
«Надо было брать рафинированное, оно не так горит, — думала она, переключая мысли с стыда на быт. — Ладно, пожарю на этом, форточку открою. Главное, чтобы Витя не ворчал, что опять чадом воняет».
Витя.
Они жили вместе двадцать восемь лет. Вырастили дочь, выдали замуж, отправили в Питер (слава богу, у зятя квартира есть). Остались вдвоем в своей двушке-хрущевке, доставшейся Вере от бабушки. Квартира была старая, уставшая, как и сама Вера. Обои в коридоре, которые они клеили десять лет назад, местами отошли, линолеум на кухне протерся до черноты именно в том месте, где Вера стояла у плиты. «Тропа хозяйки», — горько шутила она.
Витя работал логистом в какой-то мелкой транспортной конторе. «Рога и копыта», как он сам ее называл.
— Вер, ну кризис сейчас, — говорил он каждый вечер, лежа на диване перед телевизором. — В отрасли полная задница. Перевозки встали, Китай границы закрывает, Европа санкции вводит. Шеф зверствует, премии лишили. Скажи спасибо, что хоть оклад платят. Тридцать пять тысяч на дороге не валяются.
Вера кивала. Она понимала. Она вообще была очень понимающая. Кризис так кризис. У нее в поликлинике тоже не сахар — оптимизация, ставку срезали, работы накинули за двоих, а платят те же сорок, что и три года назад. Итого: семьдесят пять тысяч на двоих.
Казалось бы, жить можно. Но как-то не жилось.
Пятнадцать тысяч уходило на кредит. Брали три года назад триста тысяч на ремонт машины Вити — старого «Форда», который был для него дороже родной жены. «Форд» в итоге все равно сгнил, двигатель стуканул, и Витя продал его на запчасти за копейки. Деньги с продажи «ушли» — куда, Вера так и не поняла. То ли долги раздал, то ли проели. А кредит остался. И платила его в основном она, потому что у Вити «то густо, то пусто», а чаще — пусто.
Еще коммуналка — зимой с отоплением выходило под восемь. Телефоны, интернет, проездные. Лекарства (они оба уже не мальчики и девочки, давление скачет). И оставалось на жизнь — тысяч двадцать пять. На еду, на бытовую химию, на одежду.
Вот и выходила экономика рваного носка.
Вера дошла до подъезда. Код домофона заедал, кнопки нужно было давить с силой. 5-й этаж, без лифта. В пакете — килограмма четыре. Картошка тянула вниз, ручка пакета врезалась в ладонь, пережимая кровоток.
Она поднималась, считая ступеньки. На третьем этаже остановилась передохнуть. Сердце колотилось где-то в горле.
«Надо худеть, — привычно подумала она. — Меньше жрать макароны. А что жрать? Овощи зимой стоят как крыло от «Боинга». Мясо — по праздникам».
Дома было душно и пахло жареным луком — видимо, соседи снизу готовили. В их же квартире пахло пылью и старым диваном.
В коридоре горел свет — Витя опять забыл выключить. Вера аккуратно поставила пакет на пол, стащила ненавистные сапоги. Носок на левой ноге был мокрым.
— Верка, ты? — донеслось из комнаты. Голос мужа был сонным и недовольным. — Чего так долго? Я уж думал, тебя волки съели. Жрать охота, сил нет.
Вера повесила пуховик на вешалку. Он был тяжелым, старым, купленным пять лет назад на рынке «Садовод». Пух в нем давно сбился комками, и грел он весьма условно.
— Волки побрезговали, — ответила она, проходя в кухню. — Сейчас, руки помою, разогрею.
Витя в кухню не вышел. Он лежал на диване в своей любимой позе римского патриция: одна рука за головой, другая на пульте. На животе, обтянутом застиранной футболкой с надписью «FBI», возвышалась гора крошек от печенья.
По телевизору шло какое-то ток-шоу. Люди с перекошенными от праведного гнева лицами орали друг на друга, выясняя, кто от кого родил тройню.
— Ты курицу купила? — крикнул Витя, не отрываясь от экрана.
— Купила. Спинки.
— Опять спинки? — в голосе прозвучало искреннее страдание. — Вер, ну сколько можно кости глодать? Я мужик, мне мясо нужно. Нормальный кусок. Свининки бы пожарила, с лучком…
Вера замерла с чайником в руке. Волна глухого, темного раздражения поднялась из желудка к горлу.
— Свининки? — переспросила она тихо. — Вить, свинина нынче по четыреста рублей. А у нас до зарплаты — полторы тысячи. И это если я проездной не пополню, а пешком на работу ходить буду.
— Ой, ну началось, — Витя закатил глаза, хотя Вера этого не видела, но почувствовала спиной. — Бухгалтерия включилась. «Дебет-кредит». Я же тебе говорю — потерпи немного. Сейчас контракт подпишем с турками, премию дадут. Куплю я тебе свинины, хоть целую тушу. Завалю мясом.
— Я про этот контракт слышу с ноября, Витя. Сейчас февраль.
— Ну так дела быстро не делаются! Это международная логистика, Вера, а не семечками торговать. Тут тонкости! Нюансы!
Он встал с дивана, шаркая тапками, и пришел на кухню. Вид у него был обиженный.
— Ладно, давай свои спинки. С голоду помирать не буду.
Он сел за стол, демонстративно отодвинув солонку.
— А мать звонила, кстати.
— И что Антонина Павловна? — Вера включила газ под кастрюлей с вчерашним супом.
— У нее юбилей через две недели. Семьдесят лет. Дата круглая.
— Я помню.
— Ну так вот. Она намекала… ну как намекала, прямым текстом сказала. Хочет санаторий. В Кисловодске. Говорит, суставы крутит, сил нет, надо воды попить.
Вера медленно повернулась к мужу.
— Санаторий? В Кисловодске? Вить, ты цены видел? Там путевка на две недели тысяч сто стоит. Плюс билеты.
— Ну не сто, можно и подешевле найти… — Витя отвел глаза. — Ну мама же просит. Один раз живем. Она нас вырастила, помогала…
— Чем она помогала, Вить? Тем, что раз в год банку огурцов привозила и учила меня полы мыть правильно?
— Не начинай! — Витя хлопнул ладонью по столу. — Это мать! Я сын! Я обязан!
— Обязан, — кивнула Вера. — Прекрасно. С каких шишей, стесняюсь спросить? С твоих тридцати пяти тысяч, из которых ты половину на свои сигареты и бензин для рабочей машины тратишь, который тебе якобы потом компенсируют, но я этих компенсаций в глаза не видела? Или мне опять кредит брать? На санаторий?
— Ну зачем кредит… — Витя замялся. — Можно занять. У Петровича перехвачу. Или… ну, найдем. Скинемся. Мы с Иркой пополам.
— Ирка твоя, которая на сорок пять лет постельное белье просила, ни копейки не даст. У нее у самой «кредиты и дети». Ты же знаешь. Значит, все на нас ляжет.
— Вера! Ты черствая стала! Как сухарь! — Витя встал, так и не дождавшись супа. — Тебе деньги важнее отношений! Человек болеет, а ты копейки считаешь! Тьфу!
Он пафосно вышел из кухни, хлопнув дверью. Через секунду дверь приоткрылась:
— Суп принеси в комнату. И хлеба отрежь.
Вера осталась стоять у плиты. Суп закипал, поднимая бурую пену. Ей хотелось вылить этот суп ему на голову. Прямо в эту футболку «FBI».
Но она просто выключила газ. Достала тарелку. Налила. Отрезала два куска батона.
«Сухарь, — подумала она. — Я не сухарь, Витя. Я просто тот фундамент, на котором этот гнилой сарай под названием «наша семья» еще держится. Убери меня — и все рухнет».
Если бы она знала, насколько права окажется через пару дней, она бы, наверное, налила ему не супа, а яда. Но пока она просто несла тарелку в зал, стараясь не расплескать.
В зале снова орали по телевизору. Витя уже забыл про ссору, увлеченно глядя, как какая-то девица лупит букетом роз своего ухажера.
— О, неси, — он освободил место на журнальном столике. — Майонеза добавь. И это… Вер, у меня там на телефоне деньги кончились, закинь сотенку, а? А то шеф звонить будет, а я недоступен. Неудобно.
Вера молча взяла свой телефон, зашла в приложение банка. Перевела сто рублей.
Баланс ее карты: 450 рублей 00 копеек. До аванса пять дней.
— Спасибо, родная, — буркнул Витя, набивая рот хлебом. — Ты у меня золото. Ворчишь только много. Стареешь, наверное.
Вера вышла из комнаты. В ванной капала вода. Кран тек уже месяц. Прокладка стоила двадцать рублей. Но у Вити не было времени. Он решал вопросы международной логистики.
Она посмотрела на себя в зеркало. Усталое лицо, сетка морщин вокруг глаз, седые корни, которые давно пора красить, но краска «Лореаль» подорожала до шестисот рублей, и Вера перешла на «Палетт», от которой волосы становились жесткими, как проволока.
— Стареешь, Вера, — сказала она своему отражению. — И дуреешь.
Она еще не знала, что завтра её старая, привычная, бедная жизнь закончится. И начнется совсем другая…
Утро началось с катастрофы местного масштаба. Витя проспал. Будильник на его драгоценном смартфоне надрывался песней «Владимирский централ» (он считал это ироничным), но сам хозяин спал сном праведника.
— Витя! Вставай! Восемь уже! — Вера трясла мужа за плечо.
Он вскочил, ошалело вращая глазами.
— Блин! Шеф убьет! У нас планерка!
Дальше был привычный утренний хаос: поиск носков («Вера, где второй, их же было два!»), пролитый кофе, мат сквозь зубы и хлопанье дверьми шкафов. Наконец, Витя, полуодетый, с куском бутерброда в зубах, вылетел в коридор.
— Всё, я убежал! Буду поздно! Не звони!
Дверь захлопнулась. Вера выдохнула. Тишина.
Она пошла на кухню убирать последствия урагана. Крошки на столе, кружка с недопитым кофе… И черный прямоугольник смартфона, лежащий на микроволновке.
Витя забыл телефон.
Тот самый телефон, с которым он даже в душ ходил. Который лежал под подушкой ночью. Который был запаролен так, словно там хранились коды запуска ядерных ракет, а не переписка с мамой и паблики про рыбалку.
Вера взяла его в руки. Экран загорелся сам — пришло уведомление.
Она хотела просто посмотреть время, но взгляд зацепился за текст всплывающего сообщения.
Зеленый значок банка.
«Зачисление зарплаты: 185 000.00 RUB. Баланс: 1 240 500.00 RUB. Спасибо, что вы с нами!»
Вера моргнула. Протерла очки краем халата. Может, цифры двоятся? Может, запятая не там?
Нет. Сто восемьдесят пять тысяч. Баланс — миллион двести.
В голове что-то щелкнуло. Пароль. Она знала его пароль, подсмотрела случайно полгода назад, когда он пьяный пытался вызвать такси. Год рождения его мамы — 1955.
Пальцы сами набрали код. Экран разблокировался.
Вера чувствовала себя взломщиком, преступницей, но остановиться уже не могла. Она открыла приложение банка.
История операций.
Пятое число каждого месяца. Поступление: 150 000, 180 000, в декабре — 250 000 (видимо, та самая премия, которой «лишили»). Отправитель: ООО «ТрансЛогистик». Та самая контора, где «кризис».
Расходы.
Вера листала ленту, и с каждым свайпом у нее внутри становилось всё холоднее.
- Перевод клиенту Антонина П. — 30 000 руб. (Ежемесячно. 5-го числа, как по расписанию).
- Оплата ЖКХ, ул. Лесная, д. 14, кв. 58 — 8 500 руб.
- Супермаркет «Азбука Вкуса» — 3 800 руб. (Вчера. В то время, как он сказал, что ел «Доширак»).
- Магазин «Рыболов-Элит» — 15 000 руб. (Новая удочка? А говорил, старую изолентой мотал).
- Ресторан «Мясо&Рыба» — 7 000 руб.
А вот перевод ей, Вере.
- Перевод клиенту Вера Н. — 100 руб. (Вчера. Те самые сто рублей на телефон).
Вера села на табуретку. Ноги не держали. Она смотрела на свои руки — старые, с обломанным ногтем, красные от холодной воды и дешевых моющих средств. Посмотрела на кухню — на этот линолеум, протертый до дыр, на капающий кран.
Вспомнила, как вчера считала копейки на молоко. Как клеила сапог. Как унижалась на кассе из-за недостачи в сто рублей.
А у него — миллион.
Миллион двести сорок тысяч.
В этот момент закипел чайник. Его свист показался Вере криком ее собственной души. Она встала, выключила газ. Странное спокойствие накрыло её. Не было истерики, не было слез. Была только ледяная ясность.
Она взяла свой старенький телефон и начала фотографировать. Экран с балансом. Историю переводов маме. Оплату квартиры на Лесной. Чеки из ресторанов.
Каждый снимок был как гвоздь в крышку гроба их брака.
Потом она положила телефон Вити ровно на то место, где он лежал. На микроволновку. Углом к стене, как он любит.
Ей нужно было собраться с мыслями. И подготовиться…
Витя прибежал через сорок минут. Взмыленный, красный, с безумными глазами.
— Верка! Телефон! Я телефон забыл! Фух, чуть инфаркт не схватил. Шеф звонил?
Вера стояла у плиты, помешивая пустую кастрюлю.
— Нет, — спокойно ответила она. — Никто не звонил. Он там лежит, где ты бросил.
Витя схватил гаджет, прижал к груди, как родное дитя. Быстро проверил — все на месте, блокировка стоит. Выдохнул.
— Ну слава богу. Ладно, я побежал обратно. Ты это… вечером что-то нормальное приготовь, а? Сил нет на этих спинках.
— Приготовлю, — пообещала Вера. — Приходи пораньше. У нас будет серьезный разговор.
— О чем? — насторожился Витя. — Опять про деньги ныть будешь? Вер, я же сказал — нету сейчас!
— Не про деньги, Витя. Про жизнь. Иди.
Весь день Вера действовала как робот. Позвонила на работу, взяла отгул за свой счет. Поехала в МФЦ, заказала выписку из ЕГРН на квартиру по адресу ул. Лесная, 14, кв. 58. Справка пришла быстро — собственник Виктор Сергеевич К. Дата покупки — три года назад. Ипотека погашена на 80%.
Потом зашла в тот самый дорогой магазин деликатесов. Купила триста грамм хамона. Бутылку вина за две тысячи. И, проходя мимо обувного, зашла внутрь.
Те сапоги стояли на витрине. Итальянские, черные, с мягким голенищем. 24 000 рублей.
Вера достала кредитку. «Плевать, — подумала она. — При разводе долги тоже делятся пополам. Пусть платит».
Она надела новые сапоги прямо в магазине. Старые попросила выбросить. Продавщица посмотрела на нее с уважением.
Домой она вернулась королевой. В новых сапогах, с пакетом деликатесов.
Вечером Витя пришел злой и голодный.
— Ну, что там у нас? Опять макароны? — он плюхнулся на стул. И замер.
На столе, накрытом чистой скатертью, стояла тарелка с тонко нарезанным хамоном. Сыр с плесенью. Оливки. Бутылка вина. И два бокала.
Витя сглотнул слюну.
— Ого! Это что за праздник? Мы банк ограбили? Или ты клад нашла? Откуда деньги, Вер?
Вера села напротив. Она была в своем лучшем платье, которое надевала последний раз пять лет назад. Накрашенная. Спокойная.
— Угощайся, Витя. Это хамон. Три тысячи за килограмм. Вкусный. Ты такой в «Мясо&Рыба» ел на прошлой неделе, помнишь?
Витя поперхнулся воздухом.
— В каком… ты чего несешь? Я в столовке ем!
— А вино — то самое, которое ты брал к стейку семнадцатого января. Чек номер 458.
Витя побледнел. Его маленькие глазки забегали по кухне, ища пути отхода.
— Ты… ты лазила в телефон? Ты не имела права! Это подсудное дело! Личная тайна!
— А скрывать от жены миллион двести тысяч — это какое дело, Витя? — голос Веры не дрогнул. — Уголовное? Или просто скотское?
— Какие миллионы?! Ты с ума сошла! Это деньги фирмы! Мне на хранение дали! Это обнал! Меня посадят, если узнают!
— Не ври, — Вера положила на стол распечатанную выписку из ЕГРН. — Квартира на Лесной тоже «обнал»? Или это маме на юбилей?
Витя посмотрел на бумажку. И сдулся. Плечи опустились, лицо обмякло. Из наглого хозяина жизни он превратился в побитую собаку.
— Вер… ну ты пойми. Я хотел как лучше. Это инвестиция. Для нас. Я хотел выплатить, а потом сюрприз сделать. На пенсию бы жили, сдавали…
— Сюрприз, — кивнула Вера. — Три года я хожу в рваных сапогах. Три года я ем куриные шкуры. Три года я плачу твой кредит. А ты в это время маме по тридцатке шлешь и креветки жрешь?
— Мать — это святое! Она старая! Ей лекарства нужны!
— А мне? Мне не нужны? Мне пятьдесят четыре, Витя! У меня спина отваливается сумки таскать! А ты… — она налила себе вина, сделала глоток. — Знаешь, что самое обидное? Не деньги. А то, что ты меня за дуру держал. За обслугу. За половую тряпку, об которую можно ноги вытирать, а потом сказать: «Денег нет, но вы держитесь».
— Вер, ну прости. Ну дурак. Бес попутал. Давай забудем? Я завтра же денег дам! Хочешь шубу? Хочешь на море? В Турцию поедем! Все включено!
Вера посмотрела на него. На его трясущиеся губы, на бегающий взгляд. И поняла, что ничего уже не хочет. Ни шубу, ни Турцию. С ним — не хочет.
— Не поедем, Витя. Я подала на развод. Заявление уже на Госуслугах.
— Ты что?! Из-за денег семью рушить?! Двадцать восемь лет коту под хвост?!
— Не из-за денег. Из-за вранья. И, кстати, насчет раздела имущества. Квартира на Лесной куплена в браке. Значит, половина моя. Деньги на счетах — тоже совместно нажитые. Так что делить будем всё. И твой миллион, и твою ипотеку, и мой кредит.
Витя вскочил. Лицо его налилось кровью.
— Фиг тебе! Я докажу, что это мамины деньги! Что она мне дала! Ты ничего не получишь! Голой в канаве останешься!
— Попробуй, — Вера улыбнулась. — У меня есть скрины всех твоих переводов. Судье будет очень интересно узнать, как мама-пенсионерка давала тебе по двести тысяч в месяц.
Витя открыл рот, чтобы заорать, но не нашел слов. Он понял, что проиграл.
— Вали отсюда, — тихо сказала Вера. — К маме. На Лесную. Куда хочешь. Чтобы духу твоего здесь не было через час…
Прошло три месяца.
Суд был долгим и грязным. Витя притащил в суд маму, Антонину Павловну. Та, опираясь на палочку, рыдала и клялась, что миллион — это её «гробовые», которые она дала сыночке на сохранение. Судья, усталая женщина с цепким взглядом, посмотрела на выписки по счетам, на зарплату Вити и на пенсию Антонины Павловны. И просто покачала головой.
Квартиру на Лесной присудили делить пополам. Витя, чтобы не продавать свою «инвестицию», согласился выплатить Вере компенсацию — половину рыночной стоимости. Деньги нашлись мгновенно — видимо, «кризис в отрасли» резко закончился.
Вера вышла из здания суда, щурясь от яркого майского солнца. На счету у нее лежала сумма, которой хватит и на ремонт в бабушкиной квартире, и на нормальный отпуск, и на жизнь без оглядки на ценники.
Но главное было не это.
Она шла по улице в удобных кроссовках, в легком плаще. Дышалось легко. Спина больше не болела — она прошла курс массажа, на который раньше «не было денег».
Телефон пиликнул. Сообщение от дочери из Питера: «Мам, мы тут билеты взяли, приезжай на белые ночи! Внуки соскучились!»
Вера улыбнулась и начала набирать ответ: «Еду. Берите билеты в театр, я угощаю».
Она зашла в кофейню. Не в ту, где «кофе 3 в 1», а в нормальную. Заказала капучино и круассан с миндалем.
Села у окна. Мимо спешили люди, озабоченные, хмурые. Где-то среди них, наверное, бежал Витя, проклиная свою «алчную бывшую» и считая убытки.
Вера сделала глоток кофе. Вкусный. Настоящий.
Она впервые за много лет чувствовала, что молоко в этом кофе — не по акции. И жизнь у нее теперь — тоже не по акции. А по полной цене. Той самой, которую она заслужила.
