— Колян, ты чё, совсем совесть потерял? Забор наш скоро на землю ляжет, как Митяй после получки — раздался пронзительный крик Любки, разрезавший утреннюю тишину деревни Грушевка. Эхо её голоса прокатилось по окрестностям, заставив вздрогнуть даже самых стойких петухов, которые тут же передумали кукарекать.
Эта история приключилась в таком захолустье, что даже почтовые голуби сюда прилетали с навигатором. Грушевка была тем местом, где самым захватывающим событием десятилетия было появление нового сорта самогона, а приезд цирка считался чуть ли не вторым пришествием.
Колян, местный тракторист и по совместительству профессиональный лежебока, вот уже два десятка лет делил кров с Любкой. За это время он успел выработать иммунитет к её крикам, но сегодня что-то пошло не так. То ли с похмелья, то ли просто день такой выдался, но голос благоверной ввинчивался в мозг, как бормашина стоматолога-садиста.
Любаша была бабой острой на язык и громкой, как первомайская демонстрация. Её побаивались даже местные алкаши, а собаки при её появлении начинали выть «Боже, царя храни», видимо, в надежде на царскую защиту от этого стихийного бедствия в юбке.
— Да починю я твой чёртов забор! Вот Витёк с севера вернётся, мы с ним… — начал было Колян, пытаясь отмахнуться от супруги, как от назойливой мухи. Но не тут-то было. Любка перебила его, закатив глаза так, что практически увидела собственный мозг:
— Какой Витёк, ты что, белены объелся? Или самогон уже мозги окончательно разъел? Он там на вахте себе новую бабу отхватил, а Нинка его, как побитая собака, домой приползла. Витёк ему поможет, как же!
Во дела… Витёк, его закадычный друг и верный собутыльник, нашёл другую? А Нинка вернулась? Та самая Нинка, из-за которой он в школе чуть не утопился в местном пруду. Правда, по пьяни и в луже, но это детали.
Колян, ошарашенный новостью о возвращении первой любви, выскочил во двор быстрее, чем таракан из-под тапка. Он даже забыл надеть штаны и щеголял в семейных трусах с гордой надписью «Танки грязи не боятся». И тут он увидел её — Нинку, развешивающую простынь, словно флаг на параде.
— Здорово, соседушка! Как жизнь молодая — крикнул Колян, пытаясь выглядеть бравым молодцем, хотя больше смахивал на помятый лопух. Он попытался принять позу мачо, опершись на забор, но трухлявая доска не выдержала такого надругательства и с треском сломалась, отправив его в полёт до ближайшей лужи.
— Ой, Колян, чтоб тебя! Испугал. Это ты, что ли? — отозвалась Нинка с улыбкой шире, чем у кота, слопавшего канарейку. — Ты чего в луже-то купаешься? Решил помыться по-быстрому?
Колян, пытаясь сохранить остатки достоинства и прикрыть дырку на трусах, пробормотал что-то невнятное про новый метод закаливания и поспешил ретироваться домой, оставляя за собой мокрый след, как улитка.
Весь день Колян не находил себе места. Работа на тракторе, обычно навевавшая сон, сегодня не помогала отвлечься от мыслей о Нинке. Он дважды чуть не въехал в сарай председателя колхоза и один раз чуть не запахал соседскую козу, приняв её за куст.
Вечером, вернувшись домой, Колян обнаружил, что Любка оставила ему сюрприз. Нет, не ужин и не рюмку «на посошок». На столе лежала записка: «Всё! Моё терпение лопнуло, как твои треники на пузе. Я с Машкой у матери. Одумаешься — приползай на коленях! P.S. Самогон я вылила под кусты крыжовника. Все лучше их удобрять, чем тебя».
— Ну и ладно, — подумал Колян, почёсывая пятую точку, — Поживу как холостяк. Щи да каша — пища наша! Глядишь, и фигуру подправлю, а то Любка последнее время всё намекает, что я на кабана похож. Причём не в лучшем смысле.
Но червячок сомнения все же грыз его изнутри.
— А вдруг в этот раз она серьезно? Надо бы съездить, попробовать помириться. А то без её борщей и котлет я тут быстро ласты склею.
На следующий день Колян решил-таки съездить к тёще в соседнюю деревню. Выпросив у соседа мотоцикл с коляской он отправился в путь. Дорога до соседней деревни была как полоса препятствий: ямы, ухабы, а в одном месте даже приходилось переезжать речку вброд. «Прямо как моя семейная жизнь,» — философски заметил Колян, в очередной раз чуть не вылетев из седла.
Подъехав к дому тёщи, Колян собрался с духом. Он даже прихватил букет полевых цветов, наспех собранных по дороге и слегка помятых в коляске мотоцикла.
— Ну, — подумал он, — была не была!
Постучав в дверь, Колян зачем-то перекрестился, поплевал через левое плечо и приготовился к худшему. Дверь открыла тёща, Марья Петровна, женщина суровая и на расправу скорая. Увидев зятя, она сложила руки на груди и смерила его таким взглядом, что Колян почувствовал себя тараканом под микроскопом.
— А, гляди-тко на него, явился — не запылился! — проскрипела тёща. — Чего припёрся-то? Любку мою довёл, теперь что, прощения просить?
Колян, мнущий в руках уже изрядно потрёпанный букет, пробормотал:
— Да вот, это… поговорить бы надо. Любаня дома?
— Дома-то она дома, да только не хочет она тебя видеть, охломон ты редкостный! — отрезала Марья Петровна. — И я, признаться, тоже!
Колян попытался протиснуться в дом:
— Марь Петровна, ну дайте хоть словечко сказать! Я ж исправлюсь, честное колхозное!
Но тёща стояла, как скала, не пропуская зятя дальше порога.
— Ты мне тут зубы не заговаривай! — прошипела она. — Я твой дом продам, уже и покупателей нашла!
Колян аж присел от такого заявления.
— Какой дом? Какие покупатели? — пронеслось в его голове.
А теща продолжала, наступая:
— Ты мне тут глазенками не хлопай. Да-да, тот самый дом, что от моих родителей остался! Думал, я забыла, как вы там с Любкой обосновались? Так вот, терпение моё лопнуло! Продам к чертям собачьим, а вы живите, где хотите!
Колян почувствовал, как земля уходит из-под ног. Дом, в котором они с Любкой прожили столько лет, который он своими руками (ну, почти своими и почти руками) ремонтировал, вдруг оказался под угрозой.
— Марь Петровна, побойтесь бога! — взмолился Колян. — Куда ж мы пойдём-то? У меня ж только трактор и есть в хозяйстве, не буду же я в нём жить!
Но тёща была непреклонна:
— А это уже не моя забота! Будешь знать, как мою дочь обижать! А теперь катись отсюда, пока я Рекса не спустила!
И дверь захлопнулась прямо перед носом ошарашенного Коляна. Он постоял ещё немного, надеясь, что Любка выйдет, но в доме было тихо, только из открытого окна доносился запах свежеиспечённых пирожков, от которого у Коляна заурчало в животе.
Поняв, что ждать бесполезно, он поплёлся к мотоциклу.
— Вот те раз. Приехал мириться, а остался без дома. Ну, Колян, ты и влип!
По дороге домой он едва не въехал в стог сена, настолько был погружён в свои невесёлые мысли.
— И что теперь делать? — размышлял Колян. -Эх, дела-дела…
Дома его зловещей пустотой встретил холодильник. Там оказалась только банка с огурцами, которую он сам же закатал ещё при Брежневе, и кусок сала, покрытый такой шубой, что хоть на Северный полюс отправляй.
Пришлось тащиться в сельпо, где местные выпивохи уже устроили симпозиум на завалинке. Тема доклада, судя по всему, была «Влияние качества беленькой на продолжительность жизни печени».
И тут, как чёрт из табакерки, выскочила Нинка. Она выпорхнула из дверей магазина, словно фея из волшебного леса, только вместо волшебной палочки у неё была авоська с картошкой.
— Колян! Ты чего, за хлебушком? — удивилась она. — Или решил составить компанию нашим местным философам? — она кивнула в сторону выпивох, которые как раз затянули «Ой, мороз, мороз» на пять голосов и в трёх тональностях одновременно.
— Да вот, холостякую. Любка ушла, видать, разводимся, — выпалил Колян, сам не понимая, что несет. Улыбка на его лице была такой широкой, что казалось, уши вот-вот встретятся на затылке. — Решил вот запасы свои пополнить, а то крысы в холодильнике уже в депрессию впали.
— Вот горемыка-то! Хочешь, я тебе супчика принесу? У меня как раз борщец наваристый, — предложила Нинка с заботой. — А то знаю я вас, мужиков. Оставить без присмотра — так вы и гвоздь сваренный за деликатес примите.
— Да неудобно как-то… — начал было Колян, но желудок заурчал громче, чем трактор без глушителя. — А, хотя, давай! Кто ж от борща откажется! Особенно когда альтернатива — вареная картошка и тоска.
Вечер пролетел незаметно. Нинка, как оказалось, была не только мастерицей по части борща, но и отличной рассказчицей. Вспоминая школьные годы, они хохотали так, что соседская корова перестала давать молоко, а петухи начали кукарекать на три часа раньше.
— А помнишь, как ты на выпускном в фонтан упал? — заливалась Нинка. — Ты тогда вылез весь в тине, как водяной, и давай всех обнимать! Девчонки визжали, пацаны ржали, а директриса чуть в обморок не грохнулась!
Колян, красный как рак не то от смущения, не то от выпитого самогону (который, оказывается, Нинка припасла «для дезинфекции»), только рукой махал.
— Да ладно тебе, я просто поскользнулся! А то, что потом русалкой себя возомнил и песни пел — так это от переизбытка чувств!
Незаметно разговор перешёл на более личные темы. Колян и сам не заметил, как начал жаловаться на жизнь с Любкой.
— Понимаешь, Нин, она ж как танк! Прёт напролом, а я так, вроде как прицеп сзади болтаюсь. Чуть что не по ней — сразу в крик. Я уж и забор этот чинить начал, и картошку окучивал, и даже носки научился сам стирать. Но ей всё мало!
Нинка сочувственно кивала, подливая дезинфектора в стакан.
— Эх, Колян, я тебя понимаю. Вот и мой Витёк такой же был. Всё ему не так, всё не эдак. А потом взял и уехал на севера, якобы на заработки. А сам там новую мадаму подцепил, кобелятина!
Слово за слово, стакан за стаканом, и вот уже Колян и Нинка оказались в спальне, словно по волшебству. То ли ноги сами принесли, то ли домовой подшутил, но факт остаётся фактом — проснулись они в обнимку, как два голубка после медового месяца.
Утром их разбудил визг тормозов, будто кто-то прирезал свинью прямо под окном.
— Любка?! Едрить твою налево! — пронеслось в голове Коляна со скоростью света, а может, и быстрее. Он подскочил на кровати, как ужаленный, и начал лихорадочно искать штаны.
— Ко-лян!!! — заорала Любаша, ворвавшись в спальню как фурия, — Ты что творишь, кобель ты шелудивый?! Я, значит, документы Машки забыла, а ты тут… А ты , Нинка! Ужиха подколодная! А ну вылазь из-под одеяла, я тебе патлы-то повыдергиваю!
Колян, не теряя времени на объяснения (да и что тут объяснишь, когда ты в одних трусах, а рядом Нинка в неглиже), выпрыгнул в окно как настоящий каскадер, только без страховки и аплодисментов. Он приземлился прямиком в куст крапивы, который услужливо прикрыл его наготу, одновременно обеспечив незабываемые ощущения.
Весь день Колян пахал как проклятый, чиня всё, до чего могли дотянуться руки. Забор был починен в рекордные сроки, крыша сарая залатана, даже туалет, который накренился ещё при Хрущёве, был выровнен и покрашен. Колян работал с таким остервенением, словно пытался искупить все грехи разом, включая те, которые ещё не успел совершить.
К вечеру, набравшись смелости и самогона, который он откопал в тайнике под курятником, Колян вернулся домой. Открыв дверь на кухню, он застыл, как Ленин на Красной площади.
Любка с Нинкой, обнявшись словно лучшие подруги, уплетали его заначку конфет и распивали коньяк, который он берёг для особого случая. Судя по их раскрасневшимся лицам и громкому смеху, особый случай наступил без его участия.
— Хоть бы одну конфетку оставили! И коньяк! Вы что, всю бутылку усидели?! — взвыл Колян, собирая фантики, как улики на месте преступления. — Я ж его от тёщи прятал, думал, может, когда уже того… на последний день жизни же оставлял, думал, хоть напоследок чего хорошего выпью!
— Обманщик! — в один голос заорали бабы и отвесили ему по оплеухе, от которых в глазах Коляна засверкали все звезды Млечного Пути, а может, и парочка соседних галактик.
— Ты же только вчера приезжал с желанием помириться! — кричала Любка, размахивая недопитой бутылкой как дубиной. — А сам, значит, тут с этой… этой…
— Сам сказал, что разводишься — подхватила Нинка, угрожающе надвигаясь на Коляна с половником наперевес. — Хоть бы сейчас ты о чём-то важном подумал! У тебя семья рушится, а ты о конфетах, да бутылке печешься!
Колян, пятясь к выходу и прикрывая голову руками, бормотал что-то невразумительное про недоразумение, про то, что он всех любит и ценит, и что вообще он не местный и здесь случайно.
— Бабоньки, миленькие, да вы чего? Я ж как лучше хотел! Любаня, солнышко, я ж только о тебе и думал! Нинуль, ты ж понимаешь, душа требовала утешения!
Но его оправдания только подлили масла в огонь. Любка схватила сковородку, Нинка вооружилась скалкой, и Колян понял, что пора делать ноги, пока эти ноги еще при нем.
Он вылетел из дома, как пробка из бутылки шампанского, и помчался по улице, сверкая пятками. За ним неслись крики разгневанных женщин, лай собак и удивленные возгласы соседей, которые никогда еще не видели, чтобы Колян бегал так быстро, даже когда опаздывал в сельпо перед закрытием.
Отбежав на безопасное расстояние, Колян перевел дух и закурил, прислонившись к старой иве на краю деревни. Отсюда открывался вид на его дом, где на крыльце стояли Любка и Нинка, о чем-то оживленно беседуя и периодически показывая в его сторону.
— Эх, бабы-бабы, — вздохнул Колян, выпуская колечки дыма. — И что вы со мной делаете? То ли бояться, то ли радоваться, что я такой востребованный.
Вдруг он увидел, как женщины обнялись и, кажется, расплакались. Они стояли, прижавшись друг к другу, будто две берёзки на ветру, и Коляну вдруг стало их жалко.
— Вот ведь незадача, — подумал он, почесывая затылок. — Довёл баб до слёз. Ну, Колян, ты и свинья! Нет чтобы как нормальный мужик — одну любить, семью беречь. Так нет же, понесло тебя на подвиги любовные!
Он сделал последнюю затяжку и, собравшись с духом, направился обратно к дому. Подходя ближе, Колян услышал, как Любка говорит Нинке:
— И ведь главное, паразит этакий, забор-то починил! Первый раз за двадцать лет! Может, почаще ему налево ходить, глядишь, и дом новый построит?
Нинка в ответ рассмеялась:
— Ага, только потом нам с тобой этот дом делить придется! Ну его, такое счастье!
Колян замер на полпути, не зная, то ли продолжать идти, то ли бежать обратно под иву. Но тут его заметили.
— А вот и наш герой-любовник! — воскликнула Любка. — Иди сюда, чудо в перьях! Будем думать, что с тобой делать.
Колян, понурив голову, поплелся к крыльцу. Он был готов к самому худшему — может, побьют, может, выгонят из дома, а может, и вовсе заставят жениться на обеих сразу.
Но женщины встретили его неожиданно спокойно. Любка протянула ему стакан с остатками коньяка:
— На, выпей, горе моё луковое. И чтоб это был последний раз, когда ты от меня что-то прячешь, понял? Будь то коньяк или бабы!
Нинка добавила, хитро прищурившись:
— А ты, Колян, оказывается, мужик хоть куда! И забор починил, и крышу залатал. Может, нам тебя по очереди брать на недельку? Глядишь, всю деревню отремонтируешь!
Колян поперхнулся коньяком и закашлялся. А женщины рассмеялись, глядя на его ошарашенное лицо.
— Ладно, шучу я, шучу! — махнула рукой Нинка. Забирай своего оболтуса, Люба. А то ещё чего доброго, весь самогон в деревне выпьет, спасая свою израненную душу.
Любка обняла мужа за плечи:
— Пойдем домой, горе моё. Будем жизнь налаживать. Только учти — ещё раз такое выкинешь, точно к чертям собачьим уйду!
Колян, все еще не веря своему счастью, кивнул и поплелся в дом. А про себя подумал:
— Вот это да! И бабы целы, и я жив остался. Ну, Колян, везучий ты, зараза!
Уже засыпая в своей кровати рядом с Любкой, Колян вдруг вспомнил:
— Слышь, Люб, а ты ведь говорила, что самогон под куст вылила. А я сегодня бутылку в курятнике нашел.
Любка сонно пробормотала:
— А ты думаешь, чего я такая добрая? Я эту бутылку первая нашла и продегустировала. Спи давай, герой-любовник!
Колян улыбнулся в темноте. Жизнь налаживалась. А главное — теперь у него был стимул починить весь дом. Мало ли что, вдруг Любка снова уйдет, а Нинка зайдет «проведать»…
— Эх, — подумал Колян, засыпая, — жизнь-то налаживается. Глядишь, завтра с утра встану пораньше, может, даже грядки вскопаю…
И с этой благородной мыслью он провалился в сон, в котором ему снилось, как он на тракторе пашет все поля в округе, а Любка с Нинкой бегут за ним с обедом наперегонки…
