— Триста тысяч, Оль. Это не прихоть, это, чёрт возьми, несущая балка. Если она рухнет, мама останется под завалами. Ты этого хочешь?
Андрей стоял в дверном проеме кухни, нервно теребя пуговицу на манжете рубашки. Вид у него был помятый, как у школьника, которого вызвали к директору, но который заранее придумал железобетонную, по его мнению, ложь. Ольга медленно отставила чашку с кофе. Густой, черный, без сахара — как она любила по утрам, чтобы продрать глаза перед погрузкой на складе. Она посмотрела на мужа. В его глазах читалась привычная, липкая паника, смешанная с вызовом.
— Несущая балка, — повторила она ровно. — Андрюш, мы меняли балки в прошлом мае. И стропила в августе. И фундамент подливали в октябре, когда ударили первые морозы и твоя мама звонила в истерике, что дом «поплыл» в овраг. У меня вопрос: у Инессы Марковны дом из картона? Или она его каждую ночь тайком разбирает, чтобы утром собрать заново?
— Не язви, — Андрей скривился, будто у него заболел зуб. — Там старая постройка, грунт ходит. Ты же строитель, ты понимаешь. Мастер сказал — срочно. Иначе всё сложится как карточный домик.
Ольга молчала, разглядывая мужа. Пять лет брака. Три из них они жили в режиме «чрезвычайной ситуации» имени Инессы Марковны. Свекровь не была той классической бабушкой в платочке, которая печет пирожки и вяжет носки. О нет. Инесса Марковна была женщиной-праздником, женщиной-фейерверком, женщиной-катастрофой. В свои шестьдесят с хвостиком она красила губы в цвет переспелой вишни, носила массивные янтарные бусы, напоминающие булыжники, и разговаривала так, словно выступала на сцене Малого театра перед глуховатой публикой.
— Кто мастер? — спросила Ольга, вставая и подходя к окну. На улице серый ноябрьский дождь смывал остатки уюта с московских тротуаров. — Дай телефон прораба. Я сама поговорю. У меня на базе есть бригада, они сделают дешевле.
— Не надо никого с твоей базы! — Андрей дернулся слишком резко. — Мама не пускает чужих. У нее свой человек, проверенный. Дядя Паша.
— Дядя Паша, который в прошлом году «утеплял» веранду так, что она промерзла через неделю? Андрей, у нас ипотека. У нас ремонт в ванной стоит полгода, потому что мы все деньги сливаем в эту черную дыру под Тверью.
— Это не дыра, это родовое гнездо! — взвизгнул Андрей. — Оля, я прошу тебя. У меня сейчас нет свободных, ты же знаешь, премию задержали. Дай с общего счета. Я верну.
Ольга посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. Она знала, что он не вернет. Она знала, что он возьмет еще. Но в этот раз что-то в его голосе царапнуло её сильнее обычного. Не страх за мать. А страх перед ней.
— Хорошо, — сказала она, принимая решение, от которого у неё самой холодок пробежал по спине. — Я переведу. Но с одним условием. В выходные я еду туда. Сама. Смотреть на эту балку.
Андрей побледнел, но кивнул.
— Езжай. Только маму не нервируй. У нее давление.
Инесса Марковна жила не просто на даче. Она «пребывала в имении». Старый, но добротный дом в ста километрах от города она называла «Усадьбой», хотя там было всего три комнаты и веранда.
Ольга приехала без предупреждения, в пятницу днем, отпросившись с работы пораньше. «Газель» с образцами кварцвинила она оставила на базе, прыгнула в свой старенький кроссовер и рванула по трассе. Дождь сменился мокрым снегом. Дворники надрывно скрипели, счищая грязь, летящую из-под колес фур.
В голове крутилась бухгалтерия. За три года они вложили в этот дом почти два миллиона. Крыша, забор, скважина, септик, «укрепление грунта», замена проводки… По сметам, которые приносил Андрей (написанным от руки на тетрадных листах корявым почерком некоего «Дяди Паши»), там должен был стоять дворец с мраморными колоннами.
Ольга свернула на грунтовку. Машину затрясло на колдобинах. Вот и знакомый зеленый забор. Странно. Ворота были распахнуты настежь.
Ольга въехала во двор и заглушила мотор. Тишина. Ни стука молотков, ни визга пилы. «Несущая балка», говорите?
Она вышла из машины. Дом стоял на месте. Не покосился, не рухнул. Выглядел он, честно говоря, точно так же, как и три года назад. Та же облупившаяся голубая краска на наличниках, тот же шифер, поросший мхом. Никаких следов свежего ремонта. Никакой новой отмостки, за которую они отдали восемьдесят тысяч весной.
Ольга подошла к крыльцу. Дверь была не заперта. Из глубины дома доносилась музыка — что-то тягучее, романсовое. И голоса. Много голосов.
Ольга толкнула дверь и вошла в прихожую. Запах ударил в нос сразу — не запах сырости или стройки, а густой аромат дорогих духов, жареного мяса и алкоголя.
В гостиной, за круглым столом, накрытым белой скатертью (откуда она здесь?), сидела компания. Человек пять. Во главе стола восседала Инесса Марковна. На ней было бархатное платье в пол, на шее — те самые янтарные булыжники, а в руке — бокал с чем-то красным.
Вокруг сидели какие-то люди: мужчина с гитарой, полная дама в шляпке и двое молодых парней, совсем юных, лет по двадцать пять, в модных толстовках.
— …И тогда я ему сказала: граф, вы, конечно, очаровательны, но моя честь стоит дороже вашего поместья! — вещала Инесса Марковна, картинно вскидывая руку.
Компания взорвалась смехом. Парни в толстовках услужливо подливали ей вино.
— Оленька! — Инесса Марковна заметила невестку. Бокал в её руке даже не дрогнул. — Какая неожиданность! А мы тут… литературные чтения устроили. Проходи, деточка, не стой на пороге, дует.
Ольга прошла в комнату, не разуваясь. Грязь с её ботинок оставалась на потертом паркете, но ей было плевать. Она обвела взглядом комнату. Старые обои. Потолок с желтым пятном от протечки пятилетней давности. Никаких следов ремонта.
— Здравствуйте, Инесса Марковна, — голос Ольги звучал глухо. — Я приехала посмотреть на балку. На ту самую, которая грозила вас раздавить.
Свекровь закатила глаза, тяжело вздохнув, и обратилась к своей свите:
— Друзья мои, оставьте нас на минуту. Семейные дела, знаете ли. Проза жизни врывается в нашу поэзию.
Гости, перешептываясь и с любопытством косясь на мрачную Ольгу, потянулись на веранду курить. Парни в толстовках выходили последними, один из них нагло подмигнул Ольге.
Когда дверь за ними закрылась, Инесса Марковна сменила позу. Спина выпрямилась, лицо стало жестким, хищным. Театральная маска сползла.
— Зачем приехала? Проверять? — она достала тонкую сигарету из пачки, лежащей на столе, и постучала ею по крышке. — Не доверяешь?
— Где деньги, Инесса Марковна? — Ольга подошла к столу вплотную. — Андрей вчера перевел вам триста тысяч. На балку. Где балка? Где вообще хоть что-то, сделанное в этом доме за три года?
Свекровь усмехнулась, прикуривая. Дым поплыл к потолку.
— Ты слишком приземленная, Оля. Тебе лишь бы доски да гвозди. А я живу! Понимаешь? Живу! Мне нужно общение, мне нужен статус. Эти мальчики… они талантливы. Им нужно помогать. А Паша… Паша — это миф, дурочка. Нет никакого Паши. Есть мои потребности.
— Потребности? — Ольга почувствовала, как внутри закипает ярость. — Мы с Андреем живем в режиме экономии. Мы не ездим в отпуск. Мы ходим в старых куртках. А вы кормите альфонсов и устраиваете балы в сарае?
— Не смей называть мой дом сараем! — рявкнула Инесса, ударив ладонью по столу. — Я вырастила Андрея! Я вложила в него всё! Он обязан мне по гроб жизни! И если мне нужно немного радости на старости лет, он даст. И ты дашь. Потому что вы — семья. А семья — это жертвы.
— Жертвы? — Ольга обвела рукой стол с остатками деликатесов. — Вы называете это жертвой? Вы сосете из нас соки, прикрываясь аварийным состоянием дома. Вы врете сыну в глаза.
— Он знает, — вдруг тихо сказала Инесса, глядя Ольге прямо в зрачки. Улыбка у нее была змеиная.
Ольгу словно ударили под дых.
— Что?
— Андрюша знает, — с наслаждением повторила свекровь. — Ну, может, не про все детали. Но он знает, что никакого ремонта нет. Он просто хочет, чтобы маме было хорошо. Он хороший сын. Не то что ты — жена-счетовод. Ему проще дать мне денег, чем слушать, как мне плохо и одиноко. Он платит за свое спокойствие. И за твое, кстати, тоже. Чтобы я к вам не переехала.
Ольга стояла, оглушенная. Картинка складывалась. Андрей не просто врал ей про балки. Он был соучастником этого фарса. Он знал, что мать спускает деньги на ветер, на свои прихоти, на эту свиту, на иллюзию «красивой жизни», но продолжал таскать деньги из семейного бюджета, прикрываясь легендами о стройке, потому что боялся сказать матери «нет». Или боялся сказать «нет» Ольге.
— Значит, он платит отступные… — прошептала Ольга.
— Именно, душечка. Налог на совесть. — Инесса Марковна стряхнула пепел в тарелку с недоеденной бужениной. — Так что езжай домой, Оля. И не устраивай сцен. Андрей тебе всё равно ничего не скажет. Он меня любит.
Дорога назад была как в тумане. Ольга не помнила, как выехала на трассу. В голове билась одна мысль: «Он знал».
Она вспомнила его глаза сегодня утром. Панику. Он боялся не того, что дом рухнет. Он боялся, что Ольга увидит правду. Что схема вскроется.
Она приехала домой уже затемно. В квартире было тихо. Андрей сидел перед телевизором, но экран был темным. Он просто смотрел в выключенный ящик.
Увидев Ольгу, он вскочил. Вид у него был жалкий, но в то же время настороженный, как у побитой собаки, которая готова огрызнуться.
— Ну что? — спросил он хрипло. — Как там… мама?
Ольга прошла в комнату, сняла куртку и бросила её на кресло. Она чувствовала себя невероятно уставшей, но голова была ясной, как никогда.
— Мама прекрасно, — сказала она спокойно. — У неё банкет. Поэты, вино, молодые дарования. Дом стоит, ничего не падает. Дяди Паши не существует.
Андрей опустил глаза. Плечи его опустились.
— Оль, я могу объяснить…
— Что ты можешь объяснить? — она не кричала. Говорила тихо, и от этого было страшнее. — Что ты три года воруешь из нашего бюджета деньги, чтобы твоя мать могла играть в барыню? Что ты врал мне про гнилые балки, про фундамент, про крышу?
— Ей это нужно! — вдруг взорвался Андрей. — Ты не понимаешь! Она одинока, ей скучно там одной! Это её способ чувствовать себя живой! Ну да, она привирает про ремонт. Но если я просто дам ей денег на «жизнь», ты же начнешь пилить! «Зачем столько, куда она тратит»… А так — на дело. На дом. Тебе же проще было думать, что это на стройку!
— Мне? — Ольга усмехнулась. — Мне было проще думать, что мой муж — не лжец. Что мы строим что-то вместе. А оказывается, я спонсирую цирк шапито. Ты понимаешь, что на эти деньги мы могли бы закрыть половину ипотеки? Мы могли бы родить ребенка, о котором ты так мечтал. Но нет, мы кормим маминых «поэтов».
— Не смей так про маму! — Андрей сжал кулаки. Лицо его пошло красными пятнами. — Она мать! Она святое! Да, у нее свои странности. Но я не могу бросить её без копейки. Она привыкла жить… определенным образом.
— Привыкла жить за чужой счет, — отрезала Ольга. — И ты ей в этом потакаешь. Ты не сын, Андрей. Ты кошелек. И ты сделал кошельком меня.
— Оля, прекрати. Это всего лишь деньги. Мы заработаем еще. Я найду подработку…
— Дело не в деньгах, — Ольга подошла к шкафу и достала чемодан. — Дело в том, что ты меня за дуру держишь. Ты и она. Вы вдвоем играете в эту игру, а я у вас — ресурсная база.
Андрей смотрел, как она открывает чемодан.
— Ты что делаешь? Ты уходишь? Из-за денег? Из-за мамы?
— Я не ухожу, Андрей. Это моя квартира. Ипотека на мне. Я плачу 70% взноса. — Ольга бросила в чемодан стопку его рубашек. — Уходишь ты. К маме. В то самое родовое гнездо, которое мы так усердно «ремонтировали». Там как раз тепло, весело, вино рекой. Тебе понравится.
— Ты не посмеешь, — прошептал Андрей. — Выгонять мужа из-за ссоры со свекровью?
Ольга выпрямилась. В этот момент она почувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Оборвалась последняя ниточка. Та самая надежда, что он поймет, извинится, встанет на её сторону. Нет. Он стоял и защищал своё право врать.
Она посмотрела ему в глаза и произнесла ту самую фразу, которая зрела в ней всю дорогу от Твери до Москвы, фразу, которая ставила точку не просто в разговоре, а в целой эпохе их жизни.
— Я твою маму больше спонсировать не собираюсь, надоело – заявила мужу Ольга. И тебя, как её главного агента и пособника, тоже. Спонсорский контракт расторгнут в одностороннем порядке. Собирай вещи…
Андрей уходил долго, суетливо. Он пытался кричать, потом давить на жалость, потом угрожать, что она «пожалеет». Ольга сидела на кухне и пила остывший кофе, глядя в одну точку. Она не плакала. Душа, о которой так любят говорить в книгах, не болела. Наоборот. Было чувство, что с груди сняли бетонную плиту — ту самую, «несущую», которой её пугали три года.
Когда хлопнула входная дверь, Ольга подошла к окну. Она видела, как Андрей вышел из подъезда с сумкой, постоял под дождем, достал телефон. Наверное, звонил маме. Жаловался на черствую, бездушную жену, которая пожалела денег на «лекарства» (или что они там придумают в следующий раз).
Ольга знала, что он еще вернется. Будет звонить, просить прощения, обещать, что «больше ни копейки». Но она также знала, что не откроет. Потому что видела сегодня в глазах Инессы Марковны своё будущее, если бы осталась: бесконечная ложь, театральные позы и двое мужчин — сын и муж, — которые слились в одно бесхребетное существо, обслуживающее прихоти барыни.
В квартире было тихо. Ольга открыла ноутбук, зашла в онлайн-банк и отменила регулярный платеж с пометкой «На хозяйство». Затем заблокировала карту, дубликат которой был у Андрея.
Телефон блямкнул. Сообщение от Андрея: «Ты разрушила семью из-за бабла. Маме стало плохо, вызываем скорую. Живи теперь с этим».
Ольга усмехнулась. «Скорую», конечно. Сценарий не меняется.
Она набрала ответ, но стерла. Никаких ответов. Никаких оправданий.
Она закрыла ноутбук, выключила свет на кухне и пошла спать. Завтра на складе приемка нового керамогранита. Это было реально. Это было твердо. Это было честно. В отличие от «несущих балок» семьи, которая только что рухнула, не оставив после себя даже пыли — только запах дешевого спектакля.
