Тесная кухня. Стеклянная чашка с недопитым чаем, лимон плавает сверху, как маленькая лодка. Серафим смотрит на нее и не видит. Его взгляд — сквозь. Мимо падающего снега за окном, мимо мокрого двора с чахлыми тополями, мимо сегодняшнего дня.
— Ну что ты опять раскис? — Валентина втиснулась в дверной проем, упираясь руками в косяки. Короткие пальцы с обкусанными ногтями. Домашнее платье в мелкий цветочек, вытянутое на локтях. — Она позвонит, никуда не денется.
Серафим не ответил. Только вздохнул и потер переносицу, словно пытался стереть морщину, которая залегла там много лет назад. Ему пятьдесят семь, но в последние месяцы он сильно сдал. Осунулся, поседел окончательно. Спина, всегда прямая и крепкая, согнулась под невидимой тяжестью.
— Позвонит, как же, — наконец проговорил он, поднимаясь. — Четыре месяца как уехала. Четыре. И ни слова.
Валентина скривилась, будто разжевала что-то кислое.
— А чего ты хотел? После всего, что ты наговорил?
— Я отец ей, в конце концов! — Серафим стукнул кулаком по столу. Чашка с чаем подпрыгнула, расплескав содержимое. — Имею право сказать, что думаю!
— Имеешь, — неожиданно согласилась Валентина. — Только вот думать надо было раньше. А теперь что? Ни дочери, ни внука.
Серафим хотел ответить, но осекся. Взял тряпку, вытер разлитый чай. Руки у него дрожали…
Наташа стояла у окна, наблюдая, как маленький Костик пытается скатать снеговика. Снег был рыхлым и непослушным, но мальчик упорно продолжал свои попытки, сопя от усердия. Съемная квартира на окраине маленького северного городка. Не то, о чем она мечтала, но сейчас это было единственное доступное убежище.
— Мам, смотри, получается! — крикнул Костик, заметив ее в окне.
Наташа помахала ему рукой и улыбнулась. Выдавила из себя улыбку. Четыре месяца вдали от дома. Четыре месяца с тех пор, как она хлопнула дверью родительской квартиры и, схватив сына за руку, уехала на ночном поезде. Куда? Да подальше. Туда, где нет ни Серафима с его «правильными» суждениями, ни Андрея с его вечными обещаниями.
Телефон в кармане завибрировал. Наташа вздрогнула. Третий звонок за день, и все с незнакомого номера. Она знала, кто это. Но не была готова говорить. Еще нет…
— Серафим Палыч, вы бы поговорили с Натальей-то, — Мария Степановна, соседка по лестничной клетке, застала его у подъезда. — Мальчонка-то без отца растет. А Андрей ваш все ходит, спрашивает.
— Не ходит он больше, — буркнул Серафим, пряча взгляд. — И не спрашивает.
— Это почему же? — удивилась старушка, поправляя платок.
— Потому что не о чем спрашивать. Нет их тут.
— Как нет? А где ж они?
Серафим пожал плечами и протиснулся мимо соседки в подъезд. Как объяснить ей то, чего сам не понимаешь? Как дочь могла просто взять и исчезнуть? Из-за каких-то слов, сказанных сгоряча?
Дома его встретила тишина. Валентина ушла к сестре — в последнее время она все чаще находила повод не бывать дома. Серафим прошел на кухню, включил чайник. Посмотрел на календарь — четыре с половиной месяца прошло с того вечера.
Тогда тоже шумел чайник. И Наташа сидела вот здесь, на этом самом табурете, с опухшими от слез глазами.
«Я не могу больше, пап. Он обещал развестись. Обещал, что мы будем вместе.»
А он что? А он смотрел на дочь, двадцативосьмилетнюю женщину с ребенком, и видел маленькую девочку с косичками, которую когда-то учил кататься на велосипеде. И злость поднималась в нем — на Андрея, на ситуацию, на себя самого. За то, что не уберег, не предостерег.
«Сколько можно быть такой… Наташка?» — вот что он сказал тогда. — «Три года ты бегаешь за женатым мужиком. Три года! И что? Где он, твой принц на белом коне? Рядом с женой, вот где! А ты одна с ребенком. И будешь одна, пока не поймешь, что нельзя строить счастье на чужом несчастье.»
Несправедливые, жестокие слова. Он понял это, как только они слетели с губ. Но было поздно. Наташа побелела, как полотно, встала и вышла из кухни. А через час ее уже не было дома. Только записка на столе: «Мне нужно время подумать. Не ищите.»
И они не искали. Точнее, искали, но как-то вяло, неохотно. Валентина считала, что дочери нужно перебеситься, успокоиться. Вернется, куда денется. А Серафим… Серафим просто не знал, что делать. Не привык признавать свои ошибки…
— Вы уверены, что хотите уволиться? — директор библиотеки, Елена Викторовна, смотрела на Наташу поверх очков. — Вы отличный работник, и место хорошее. Не многие согласны работать за такие деньги.
— Уверена, — кивнула Наташа. — Мне нужно вернуться домой.
— Что-то случилось?
— Нет. Просто поняла, что бегство — не выход.
Выйдя из библиотеки, Наташа глубоко вдохнула морозный воздух. Четыре с половиной месяца она пряталась здесь, в маленьком городке, куда приехала почти случайно — просто потому, что подруга когда-то упоминала, что здесь есть вакансия в библиотеке. Четыре с половиной месяца делала вид, что начинает новую жизнь.
Но на самом деле она просто прятала голову в песок. Убегала от проблем, которые все равно нужно было решать.
Домой она шла пешком, хотя до окраины было далеко. Нужно было подумать, собраться с мыслями. Завтра она заберет Костика из садика, соберет немногочисленные вещи, и они поедут домой. Но сначала…
Наташа достала телефон и набрала номер, который за эти месяцы так и не удалила.
— Андрей? Это я. Нам нужно поговорить…
— Ты куда собрался? — Валентина стояла в дверях спальни, наблюдая, как муж надевает выходной костюм. — На дворе воскресенье.
— В церковь, — ответил Серафим, застегивая рубашку.
— Ты в церкви-то когда последний раз был? На крещении Костика?
— Потому и иду. Давно пора.
Валентина хотела сказать что-то еще, но передумала. В последнее время Серафим стал другим. Тише, задумчивее. Реже срывался, чаще молчал. Что-то в нем надломилось после отъезда дочери.
— Ну иди, — только и сказала она. — А я обед буду готовить. Борщ будешь?
— Не надо борща, — покачал головой Серафим. — Суп свари. Куриный. Наташка его любила. Любит.
Валентина ничего не ответила. Только кивнула и пошла на кухню. А Серафим, уже полностью одетый, задержался у дверей дочкиной комнаты. Там все осталось, как было — кровать, книжный шкаф, старый компьютер. Только Наташи и Костика нет. И тишина стоит такая, что звенит в ушах…
Церковь была почти пустой. Служба еще не началась, и лишь несколько старушек стояли у икон. Серафим неловко перекрестился у входа и прошел вперед. Он не знал молитв, не помнил, когда нужно креститься, а когда — кланяться. Но это было не важно. Он пришел не молиться, а думать.
— Первый раз у нас? — тихий голос заставил его обернуться. Рядом стоял священник, немолодой мужчина с добрыми глазами.
— Да, — честно признался Серафим. — То есть, нет. Был когда-то. Давно.
— Что привело вас сегодня?
Серафим хотел отделаться общими фразами, но неожиданно для себя начал говорить. О дочери, о внуке, о словах, которые нельзя забрать назад, о гордости, которая мешает попросить прощения.
— Я даже не знаю, где они, — закончил он. — Не знаю, как их найти.
— А вы пробовали? — спросил священник.
— Что?
— Искать. По-настоящему искать.
Серафим опустил голову. Нет, не пробовал. Звонил на старый номер, который не отвечал. Спрашивал у подруг, которые только пожимали плечами. Но не более того.
— Гордыня — тяжкий грех, — сказал священник. — Но самый тяжкий — бездействие, когда нужно действовать…
Наташа сидела напротив Андрея в маленьком кафе на окраине города. Он почти не изменился — все тот же уверенный взгляд, та же легкая улыбка. Только морщинки у глаз стали глубже, да в волосах появилась седина.
— Я искал тебя, — сказал он, глядя ей в глаза. — Везде искал. Даже частного детектива нанял.
— Не очень-то хороший детектив, — усмехнулась Наташа. — Я была недалеко.
— Наташ, — Андрей подался вперед, взял ее за руку. — Я все решил. Мы с Леной разводимся. На этот раз точно.
Наташа осторожно высвободила руку.
— Ты это уже говорил. Три года назад. И два. И год.
— На этот раз все серьезно, — Андрей говорил горячо, убежденно. — Документы уже поданы. Квартиру разменяли. Все, Наташка. Я свободен.
Когда-то эти слова были всем, чего она хотела. О чем мечтала бессонными ночами, что представляла, укладывая Костика спать. Семья. Настоящая семья.
— Поздно, Андрей, — тихо сказала она. — Слишком поздно.
— Что значит — поздно? — он не понимал. — Мы же любим друг друга. У нас сын.
— У меня сын, — поправила Наташа. — Которого ты видел от случая к случаю. Который не знает, что ты — его отец.
— Это можно изменить! Наташ, ну что ты? Я же все для вас сделаю. Все!
Он говорил и говорил, а она смотрела на него и видела не любимого мужчину, а чужого человека. Когда это произошло? Когда любовь ушла, оставив после себя только усталость?
— Я возвращаюсь домой, Андрей, — сказала она, когда он замолчал. — К родителям. И дело не в тебе. Дело во мне. Я больше не хочу бегать. Не хочу прятаться. Мне нужно решить свои проблемы, а не создавать новые.
— И что потом? — спросил он после долгой паузы.
— Не знаю, — честно ответила Наташа. — Но я больше не могу строить жизнь на зыбком фундаменте. Прости…
Серафим вернулся из церкви другим человеком. Решительным, собранным. Валентина только диву давалась, глядя, как он методично обзванивает всех знакомых, поднимает старые связи, что-то записывает в блокнот.
— Ты что задумал? — спросила она наконец.
— Искать нашу дочь, — ответил Серафим, не отрываясь от телефона. — И внука. Хватит сидеть и ждать у моря погоды.
Валентина хотела возразить, но промолчала. Муж был прав. Они слишком долго бездействовали, прикрываясь фразами вроде «ей нужно время» или «она взрослая, сама разберется». А ведь за этими фразами скрывалось другое — страх признать свою неправоту, страх быть отвергнутыми.
Вечером они сидели на кухне, разложив перед собой карту области. Серафим методично отмечал красным карандашом города и поселки, где у них были знакомые, где Наташа могла искать работу.
— Библиотека, — сказала вдруг Валентина. — Она всегда хотела работать в библиотеке.
— Точно, — Серафим стукнул кулаком по столу. — Как я сам не додумался? Она же после института подрабатывала в нашей районной.
— И Костика любит водить туда, на детские программы, — подхватила Валентина, оживляясь. — Слушай, а что если…
Звонок в дверь прервал ее на полуслове. Они переглянулись. Было почти десять вечера — слишком поздно для гостей.
— Я открою, — Серафим поднялся и вышел в прихожую.
Он не знал, чего ожидать, открывая дверь. Но точно не этого. На пороге стояла Наташа, держа за руку сонного Костика. Бледная, осунувшаяся, с потрескавшимися губами и кругами под глазами. Но живая. Настоящая.
— Привет, пап, — сказала она тихо. — Можно войти?
Серафим не ответил. Просто шагнул вперед и крепко обнял дочь и внука, прижимая их к себе, будто боялся, что они исчезнут, растворятся, как утренний туман.
— Можно, — выдавил он наконец. — Конечно, можно. Нужно! Это же ваш дом.
Потом была суматоха — Валентина плакала и смеялась одновременно, Костик, окончательно проснувшийся, требовал показать ему его старые игрушки, чайник свистел на плите, а соседка снизу стучала в потолок, недовольная шумом в поздний час.
И только когда ребенок наконец уснул в своей старой кроватке, а Валентина отправилась мыть посуду, Серафим и Наташа остались наедине в маленькой кухне. Они молчали, не зная, с чего начать разговор.
— Я был неправ, — наконец сказал Серафим, глядя в окно. — Не имел права говорить тебе такие вещи.
— А я не должна была убегать, — ответила Наташа. — Это было… по-детски.
— Нет, — покачал головой отец. — Ты защищала себя и сына. От меня защищала. От моих слов.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Знаешь, Наташка, я ведь всегда думал, что знаю, как правильно. Как лучше для тебя, для всех. И не замечал, что мое «правильно» — это только мое. Что у тебя может быть свое.
— Пап…
— Нет, дай договорить, — он поднял руку, останавливая ее. — Все эти месяцы я думал. Много думал. И понял, что дело не в Андрее, не в том, что он женат или что у вас сложные отношения. Дело во мне. В моем страхе.
— Страхе? — удивилась Наташа. — Ты ничего не боишься.
— Боюсь, — усмехнулся Серафим. — Боюсь, что ты совершишь ошибку. Боюсь, что тебе будет больно. Боюсь не суметь защитить тебя, как раньше.
Он взял дочь за руку, крепко сжал ее пальцы.
— Но ты давно выросла, Наташка. И имеешь право на свои ошибки. И на свое счастье — тоже.
Наташа молчала, глядя на их сцепленные руки. Потом тихо сказала:
— Я рассталась с Андреем. Окончательно.
— Почему? — спросил Серафим, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
— Потому что поняла, что жду от него того, чего он не может дать. Стабильности. Уверенности. Настоящей семьи, — она подняла глаза на отца. — И еще поняла, что бегство — не решение. Нельзя убежать от своих проблем, они всегда найдут тебя. Даже на краю света.
— И что теперь?
— Теперь… — Наташа задумалась. — Теперь буду жить. По-настоящему, а не в ожидании чуда. Найду работу, подниму сына. Может, встречу кого-то… когда-нибудь.
— У нас дома все, как было, — сказал Серафим. — Твоя комната, твои вещи. Живите с нами, сколько нужно.
— Спасибо, пап, — Наташа сжала его руку. — Но я хочу снять квартиру. Недалеко отсюда, чтобы вы могли видеться с Костиком. Но мне нужно свое пространство. Своя жизнь.
Серафим хотел возразить, но сдержался. Она права. Ей нужна своя жизнь, свои решения. А его задача — поддерживать, а не указывать путь.
— Хорошо, — кивнул он. — Как скажешь. Но знай, что наш дом всегда открыт для вас.
Прошло полгода.
Наташа нашла работу в районной библиотеке — не по блату, а благодаря своему диплому и опыту. Сняла небольшую квартиру в соседнем доме. Костик пошел в садик и быстро нашел друзей.
Серафим и Валентина часто приходили в гости, забирали внука на выходные. Жизнь налаживалась, входила в привычное русло.
В то воскресенье Серафим, как обычно, зашел за внуком. Они собирались в парк — кормить уток, кататься на каруселях.
— Мам, я пошел! — крикнул Костик, натягивая куртку.
— Подожди, я провожу, — Наташа вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. Серафим заметил, что она выглядит иначе — щеки разрумянились, в глазах появился блеск, которого не было раньше.
— Что-то случилось? — спросил он, когда они вышли на лестничную клетку.
— С чего ты взял? — Наташа смутилась, отвела взгляд.
— Я тебя с рождения знаю, Наташка. Колись давай.
— Ничего особенного, — она пожала плечами. — Просто… познакомилась с человеком. Интересным.
— Вот как, — Серафим почувствовал, как внутри что-то сжалось. — И кто он?
— Библиотекарь из соседнего района. Приезжал на конференцию, — Наташа улыбнулась каким-то своим мыслям. — Мы разговорились. Оказалось, у нас много общего.
— И как его зовут?
— Михаил. Миша, — она посмотрела на отца с вызовом. — Он придет сегодня к нам на ужин. Познакомиться с Костиком.
Серафим помолчал, переваривая информацию. Первым порывом было спросить — а что он знает о Костике? Не смутит ли его ребенок? Серьезны ли его намерения?
Но он сдержался. Вместо этого спросил:
— Хочешь, чтобы я тоже пришел? Пообщался с ним?
Наташа удивленно моргнула, потом улыбнулась — открыто, радостно.
— Хочу, пап. Очень хочу.
— Тогда я приду, — кивнул Серафим. — С мамой. И с тортом.
Наташа рассмеялась и порывисто обняла его.
— Спасибо, — прошептала она.
— За что?
— За то, что не стал читать мне лекции. Задавать неудобные вопросы.
— Я учусь, — серьезно ответил Серафим. — Учусь доверять тебе. И твоему выбору.
Они стояли на лестничной клетке — немолодой мужчина, молодая женщина и маленький мальчик. Три поколения, три жизни, связанные невидимыми, но прочными нитями.
— Ладно, идите уже, — Наташа легонько подтолкнула сына к деду. — А то утки без вас проголодаются.
— Пойдем, дед! — Костик потянул Серафима за руку. — Там еще лебеди есть. Большие такие!
— Пойдем, пойдем, — Серафим взял внука за руку и начал спускаться по лестнице.
А Наташа стояла у перил и смотрела им вслед. И думала о том, что жизнь — странная штука. Она делает неожиданные повороты, уводит в сторону, возвращает назад. Но если ты готов учиться, меняться, прощать — то в конце концов все встает на свои места.
Все делает полный оборот. Жизненный оборот.
