Я часто думаю: если бы на театральных подмостках можно было ставить пьесы о самих театрах, главной героиней такой драмы вполне могла бы стать Алиса Фрейндлих. Причём не в образе строгой Калугиной из «Служебного романа» — а в роли женщины, которая прошла огонь, воду и… авторитарного мужа-режиссёра, превратившего театр в личный кабинет для «особых встреч».
И да, скажу сразу — та история вовсе не про светлый союз творческих людей. Там было всё: влюблённость на грани безумия, рабская преданность, предательство, борьба за собственное «я» и горький хруст брака, который длился двадцать лет. Ирония судьбы? Нет, просто ирония жизни.
Началось всё в 50-х, когда Алиса — молодая, хрупкая, едва окончившая институт, — выходит замуж за однокурсника Владимира Карасева. Типичный юношеский роман с оттенком наивной студенческой привязанности. Саму себя она потом за этот союз называла «ручной собачонкой» и смеялась горько: «Черновик». Точно и честно.
Но подлинная пьеса её судьбы началась с появления Игоря Владимирова. Режиссёр с харизмой и стажем, старше на 16 лет. Он был женат, у него — ребёнок, семья. Но это не остановило их обоих: в воздухе повисла невидимая нить между опытным постановщиком и молодой актрисой с глазами, в которых отражался голод — творческий и человеческий.
Она признается потом: «Я была влюблена мертвецки!» — при этом даже ещё не развелась с первым мужем. Два года — работа «на расстоянии». Но давайте честно: это «расстояние» — иллюзия. Всё было решено с самого первого взгляда.
Когда оба развелись — началось «официальное» счастье: в 1960-м они поженились, Владимиров стал худруком Театра имени Ленсовета и, как шахматист, быстро переставил фигуры в свою пользу — переманил Алису, буквально вырвал её из болезни (туберкулёз, лечение в Крыму).
Она приехала в Ленинград вопреки всему. «Когда он позвал — я поехала. Это было важнее здоровья». Не просто слова. Это диагноз — диагноз её собственной жертвенности.
Театр стал их миром, их домом, их общим ребёнком. Все постановки Владимиров ставил «под неё», она — играла, как на пределе человеческих возможностей. «Пигмалион», «Интервью в Буэнос-Айресе», «Ромео и Джульетта» — она становилась лицом Ленсовета.
Но счастье в этой идиллии было… декоративным. Потому что внутри рос перекос. Она росла — как актриса, как звезда, а он… терял власть.
В начале 70-х Алиса Бруновна уже не просто актриса. Она — символ, лицо поколения, женщина, на которую равнялись. Парадоксально: при том, что она была лицом театра, её собственный муж и худрук — Игорь Владимиров — отчаянно не хотел отпускать её за пределы этих подмостков.
Когда Эльдар Рязанов пригласил её на роль Людмилы Калугиной, Владимиров буквально встал грудью на пути: «Зачем тебе это кино? Театр важнее». И да, ему пришлось уговаривать…
И тут Фрейндлих показала то самое своё качество, за которое её любили зрители: преданность и ответственность до самоуничтожения. Она ночами ездила между Ленинградом и Москвой на «Красной стреле», чтобы успевать всё — кино и театр, не пропуская ни одного спектакля.
Но и эта преданность не спасала. «Служебный роман» стал взрывом. Всесоюзным. Строгая, ироничная Калугина в её исполнении — новая женская икона. Женщины всей страны укладывали волосы «под Калугину», копировали стиль, интонации. А Владимиров в это время превращался из «гения-наставника» в того самого мужа Фрейндлих, который… оказался в её тени.
Он злился. Не просто ревновал, а буквально корёжился от того, что именно её теперь приглашали лучшие режиссёры, именно о ней писали в прессе. Это было поражение его режиссёрского эго, и он начал мстить по-своему.
Театр Ленсовета, который они строили вместе, он стал использовать как… площадку для собственных развлечений. «Он превратил театр в личный бордель и думал, что я всё стерплю», — скажет она позже с той самой горькой иронией, в которой чувствовалась и боль, и усталость.
Молоденькие артисточки, которые внезапно начали появляться в труппе, были приглашены отнюдь не ради искусства. А она — терпела. «Слушалась, как комнатная собачонка», — её собственные слова, не моя метафора.
И терпела она ровно до момента, когда в одной из газет появилась статья с заголовком «Театр одной актрисы». Вот этот заголовок и стал последней каплей: Игорь Петрович взбесился — и одновременно с этим Алиса Бруновна подала на развод.
Двадцать лет брака — и всё. Но вот парадокс: после развода она ещё два года работала под его началом в том же театре. Выходила на репетиции, смотрела ему в глаза… Это выдержка или мазохизм? А может быть — профессионализм высшей пробы, та самая старая школа, где личное не должно мешать искусству.
В 1983-м она всё же ушла. В БДТ. И этот переход стал не только уходом из театра — это был ритуал окончательного прощания с человеком, которому она посвятила лучшие годы своей молодости.
После Игоря Владимирова, после этих двадцати лет — преданных, но разъедающих изнутри — казалось бы, можно было поставить жирную точку. Но жизнь не знает точек, только запятые.
В 1982 году, всего через год после развода с Владимировым, Алиса Фрейндлих снова выходит замуж. На этот раз — за актёра и художника Юрия Соловьёва. Он моложе её на 15 лет, красивый, пластичный, артистичный. Настоящий «партнёр для сцены» — они играли вместе в «Варшавской мелодии». Там же, на сцене, всё и началось.
Она не скрывала, что влюбилась с первого взгляда. И снова — тот самый узнаваемый мотив: Алиса бросается в любовь с головой, без остатка, без оглядки. Соловей — так его звали друзья — был не просто новым мужчиной в её жизни, он был новой надеждой.
Но надежда — коварная штука. Особенно когда речь о мужчине, который оказывается в тени такой женщины, как Фрейндлих. Её звезда светила слишком ярко. Её слава не помещалась в стенах одной квартиры.
Соловей не справился с этим светом. Он ревновал её к каждому выходу на сцену, к её успеху, к её зрителю.
Был ещё один тонкий конфликт — Варвара. Дочь Фрейндлих, которой на момент брака было всего 14 лет. Она не приняла Соловья, протестовала, буквально воевала за «маму и её дом». Позже Варвара честно скажет в интервью: «Это был мой дом! Это была моя мама! Я сравнивала Юру с отцом — и он не дотягивал».
Фрейндлих пыталась балансировать: сглаживать углы, соединить всё, что не соединялось. Но в итоге эта хрупкая система рассыпалась.
Соловей уговаривал её уехать с ним в Германию — там было предложение по работе, там была возможность начать заново, без советского внимания, без прессинга славы. Но Алиса отказалась. И вот тут она сказала ключевую фразу: «Я не могла бросить свою сцену».
Всё просто: театр оказался сильнее любви. Или, может быть, любовь была лишь эпизодом в её большом романе под названием «сцена».
В 1990 году их брак распался. Без скандалов, тихо. Он ушёл в живопись, стал известным художником, получил медаль Леонардо да Винчи от Европейской академии естественных наук. Она осталась верна своему делу и… больше не выходила замуж.
Фрейндлих сама подвела жирную черту под этой частью жизни: «Три мужчины — это уже статистика». Фраза с иронией, но за ней — горькая правда женщины, которая слишком много раз начинала сначала.
Иногда судьба возвращает старые сюжеты, чтобы дописать их своими штрихами. И вот — Игорь Владимиров, человек, который когда-то не отпускал Алису в кино, ревновал её к славе, превращал театр в личный клуб по интересам, оказался… слабым и больным.
После развода он женился вновь. Его последняя жена — актриса Инесса Перелыгина — была младше на 44 года. Пикантная разница, о которой Ленинград шептался в театральных кулуарах. Шептался ехидно — не мог не шептаться.
Но что-то в этом браке, как ни странно, оказалось настоящим: Перелыгина была рядом до самого конца. Шесть лет брака — и она ухаживала за ним, когда он переживал инсульт, инфаркт, когда медленно угасал.
А Фрейндлих в это время… не мстила, не злорадствовала. Наоборот. Она всегда говорила о нём с уважением. Более того, в одном из поздних интервью призналась: «Я прошу у него прощения. До сих пор».
Фраза, которой можно было бы удивиться: за что прощения? За успех? За свободу? За то, что в какой-то момент перестала быть «комнатной собачонкой» и наконец-то сделала выбор в пользу себя?
И вот тут — самая сильная деталь этой истории: её уважение к человеку, который сделал ей больно, но который был важен. Они не смогли быть счастливыми вместе, но каждый из них остался навсегда в биографии другого — как творческий двойник, как трагический учитель.
Фрейндлих больше не искала новых мужей. Она прожила свои главные отношения со сценой. И эта верность — единственная по-настоящему нерушимая в её жизни.
Сегодня, когда я смотрю на неё — мудрую, сильную, полную какого-то непоколебимого достоинства — я понимаю: эта история не о предательстве и не о разочарованиях. Эта история о том, как человек выстраивал личную свободу в мире, который хотел держать её «в комнате», под замком, на коротком поводке.
И всё же она выбралась.
И вот это — гораздо важнее любых ролей.
