— Марина, деточка, тут такое дело… У Зои опять температурка поднялась у младшенького, а ей в ночь на смену. Ты же понимаешь, одна детей тянет, крутится как белка в колесе. Не могла бы ты сегодня у нас переночевать, за племянниками присмотреть? Антон как раз после работы тебя завезет.
Марина замерла с телефоном у уха, глядя в окно своей идеально чистой, залитой предзакатным солнцем кухни. За окном шелестели листья тополей, а в ее душе поднималась глухая, вязкая волна раздражения. Это был уже третий раз за две недели.
— Светлана Дмитриевна, здравствуйте. Я, к сожалению, не смогу, — произнесла она ровно, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — У меня на завтра отчет, нужно сегодня вечером закончить.
В трубке повисла короткая, но выразительная пауза. Марина почти физически ощущала, как на том конце провода у ее свекрови недовольно сжимаются губы.
— Отчет… — со вздохом протянула Светлана Дмитриевна, и в этом вздохе слышалась вселенская скорбь о черствой и эгоистичной молодежи. — Ну что ж поделать. Работа есть работа. Только вот как Зоеньке быть? Ей же с работы не уйти, ее тут же уволят. Она и так на птичьих правах. Придется мне самой, старухе, с давлением под двести сидеть с ними. Ничего, как-нибудь продержусь. Не в первый раз.
Марина стиснула зубы. Классическая, отточенная годами манипуляция. Она представила лицо мужа, когда он узнает, что его мать, «гипертоник со стажем», будет до утра возиться с двумя шумными детьми, потому что «бессердечная» невестка предпочла семью какой-то бумажке.
— Может быть, Зое стоит взять больничный? — осторожно предложила Марина.
— Больничный? Деточка, да кто ж ей его даст в частной клинике? И чем она тогда за квартиру платить будет? Ладно, не бери в голову. Справлялись и без тебя, и сейчас справимся. Ты работай, работай, — с нажимом закончила свекровь и повесила трубку, не дожидаясь ответа.
Марина медленно опустила телефон на столешницу. Тишина в квартире вдруг стала оглушающей. Она вышла замуж за Антона полгода назад. Влюбилась в его спокойную силу, надежность, в его веселые глаза. Ей, выросшей вдвоем с мамой в маленьком городке, его большая и дружная семья поначалу казалась подарком судьбы. Шумные застолья, постоянные гости, двоюродные братья, тети, племянники — все это выглядело так правильно, так по-настоящему. Она с радостью окунулась в этот мир, стараясь понравиться, быть полезной.
Вот только очень скоро выяснилось, что «быть полезной» — это ее основная функция в этой семье.
Антон пришел через два часа, как всегда, с улыбкой и пакетом ее любимых йогуртов. Он поцеловал ее в щеку и тут же, без перехода, спросил:
— Марин, ты чего маме отказалa? Она так расстроилась.
Марина отставила тарелку с ужином. Аппетит пропал.
— Антон, у меня действительно важный отчет. Я не могу его отложить. И почему Зоя не может решить свои проблемы сама? Она взрослый человек.
— Ну ты же знаешь ее ситуацию, — он нахмурился, его лицо утратило беззаботное выражение. — Ей тяжело. Мать тоже не железная. Ну посидела бы одну ночь, что тебе, сложно?
— Мне не сложно, — медленно проговорила Марина, глядя ему прямо в глаза. — Мне непонятно, почему я должна жертвовать своей работой и своим отдыхом каждый раз, когда у твоей сестры возникают трудности. У нее есть подруги, в конце концов. Почему всегда я?
— Потому что ты — семья! — воскликнул он, будто это объясняло все. — Подруги сегодня есть, завтра нет. А семья — это святое. Мама говорит, ты совсем от нас отстранилась.
— Я не отстранилась, — голос Марины начал звенеть. — Я просто не хочу быть бесплатной няней, курьером и поваром для всей вашей родни. В прошлые выходные я ездила за лекарствами для твоей бабушки через весь город, потому что больше было «некому». В среду я отпрашивалась с работы, чтобы встретить твоего двоюродного брата с вокзала. А теперь я должна ночь не спать из-за детей Зои. Антон, я когда последний раз просто лежала на диване с книгой? Я не помню!
— Это называется помощь, Марин. Помощь близким, — он смотрел на нее с искренним недоумением, и это было хуже всего. Он действительно не понимал. Для него это было нормой жизни, единственно возможной моделью существования.
— Нет, Антон. Это называется эксплуатация, — отрезала она. — Твоя мама — гениальный диспетчер. Она мастерски распределяет задачи, и почему-то большинство из них достается мне.
— Не говори так о моей матери! — он повысил голос. — Она просто хочет, чтобы у всех все было хорошо.
— За мой счет, — тихо добавила Марина.
В тот вечер они впервые легли спать, не помирившись. Марина лежала, отвернувшись к стене, и чувствовала, как между ней и мужем растет ледяная стена. Она любила его, но все чаще ловила себя на мысли, что вышла замуж не за одного человека, а за целый клан, который медленно, но верно высасывал из нее все соки.
Следующие несколько недель прошли в состоянии холодной войны. Светлана Дмитриевна звонила теперь только Антону, и он, возвращаясь домой, с виноватым и одновременно укоризненным видом передавал ей очередные «новости» и «просьбы». То нужно было «заскочить» к тете Вере и помочь ей переустановить программу на компьютере («ты же в этом разбираешься»), то отвезти на дачу рассаду («у нас машина маленькая, все не влезет, а у вас багажник большой»).
Марина научилась говорить «нет». Твердо, вежливо, без объяснения причин. «К сожалению, у меня другие планы». «В этот день мы заняты». Антон злился, дулся, говорил, что она ставит его в неудобное положение перед родными, что они скоро станут изгоями.
— Они не примут меня, пока я не соглашусь стать их личной прислугой, — однажды сорвалась она. — Неужели ты не видишь? Твоя мама не спрашивает, удобно ли мне. Она не интересуется моими делами. Она звонит только тогда, когда ей что-то от меня нужно. Это не семья. Это потребительство.
— Ты все преувеличиваешь. Ты просто их не любишь, — бросил он в ответ.
Приближался юбилей Светланы Дмитриевны. Пятьдесят пять лет. Готовились с размахом. Снять зал в ресторане «слишком бездушно и казенно», поэтому было решено праздновать на даче. Большой участок, двухэтажный дом, который строил еще отец Антона. Марина понимала, что ее ждет.
За две недели до события раздался звонок. На этот раз свекровь была само радушие.
— Мариночка, солнышко! Как твои дела? Как работа? Совсем замоталась, бедняжка? Мы тут с Зоенькой подумали… юбилей ведь скоро. Гостей будет человек тридцать. Готовки — море. Может, ты возьмешь на себя горячее и пару салатов? У тебя же так восхитительно получается тот, с языком и грибами. Никто так не делает!
Марина закрыла глаза. Она представила, как накануне праздника будет до ночи стоять у плиты, строгать, жарить, варить. А потом, в день юбилея, вместо того чтобы отдыхать и общаться с гостями, будет метаться между столом и кухней, подогревая, подавая, убирая.
— Светлана Дмитриевна, — начала она как можно спокойнее. — Я с удовольствием помогу вам в день праздника, накрою на стол, помою посуду. Но готовить на тридцать человек у меня нет ни времени, ни сил. Давайте лучше закажем часть блюд в кулинарии. Или распределим готовку между всеми женщинами в семье.
— Заказать? — в голосе свекрови прозвучал неподдельный ужас. — Покупное? На юбилей матери? Мариночка, ты что такое говоришь… А распределить… Ну кто там еще? Тетя Вера после операции, у Гали дети маленькие. Зоя и так на мне с утра до ночи. Остаешься только ты. Мы на тебя так рассчитывали.
— Я не смогу, — повторила Марина, чувствуя, как внутри все холодеет. Это был ее Рубикон.
Разговор с мужем в тот вечер был коротким и страшным.
— Ты отказалась помочь с юбилеем, — это был не вопрос, а утверждение. Он стоял в дверях спальни, высокий, мрачный, чужой.
— Я предложила свою помощь. Но я отказалась быть главным поваром на этом празднике жизни.
— Моя мать всю жизнь на нас положила! Всю жизнь! И раз в жизни, на свой юбилей, она не может попросить невестку приготовить ей ужин? Это что, запредельная просьба?
— Антон, речь не об одном ужине. Речь о системе. Сегодня ужин, завтра ремонт на даче, послезавтра еще что-то. Я не хочу так жить. Я не подписывалась на это.
— А на что ты подписывалась?! — закричал он, и Марина вздрогнула. Она никогда не видела его таким. — Думала, выйдешь замуж и будешь жить как в сказке, порхать бабочкой? Семья — это труд!
— Это не труд, это рабство! — крикнула она в ответ, чувствуя, как горячие слезы обжигают щеки. — Рабство, в которое меня пытается загнать твоя мать, а ты ей в этом потакаешь!
— Значит, так, — он шагнул к ней, его лицо было искажено гневом. — Либо ты сейчас звонишь маме, извиняешься и говоришь, что все приготовишь. Либо…
— Либо что? — перебила она, глядя на него снизу вверх. — Что, Антон? Ты меня выгонишь? Откажешься от меня?
Он замолчал, тяжело дыша. Он не ожидал такого отпора. Он привык, что она мягкая, уступчивая.
— Просто подумай, — уже тише сказал он и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Марина не позвонила. Она провела бессонную ночь, перебирая в голове варианты. Уйти? Но куда? Квартира была Антона, куплена им до брака. Вернуться к маме в свой маленький городок, поджав хвост? Признать поражение? Нет. Она слишком много вложила в эту жизнь, в эту любовь, чтобы так просто сдаться.
Наступил день юбилея. Всю неделю они с Антоном почти не разговаривали. Он был мрачен и отчужден. В субботу утром он молча оделся.
— Ты едешь? — спросил он, не глядя на нее.
— Еду, — так же тихо ответила она. — Это юбилей твоей матери.
Она надела простое, но элегантное платье, сделала легкий макияж. Всю дорогу до дачи они молчали. Напряжение в машине можно было резать ножом.
Когда они приехали, праздник был в самом разгаре. На участке стояли накрытые столы, суетились люди. Марина увидела Зою, бледную, с темными кругами под глазами, которая металась с подносами. Увидев Марину, она бросила на нее взгляд, полный немого укора.
Стол ломился от еды. Марина знала, что почти все это готовила Светлана Дмитриевна, демонстративно не спавшая последние двое суток.
Свекровь встретила их с трагической улыбкой. Она обняла сына, задержав его в объятиях дольше обычного, а Марине лишь едва заметно кивнула. Весь ее вид говорил: «Смотри, я справилась без тебя, но какой ценой».
Марина села за стол рядом с мужем, чувствуя себя чужой на этом празднике. Все разговоры, казалось, велись через нее. Тосты произносились в честь «матери-героини», «святой женщины», которая «всю себя отдает детям». Каждый тост был как камень в огород Марины. Антон сидел с каменным лицом, не прикасаясь к еде.
В какой-то момент, когда очередная дальняя родственница начала патетическую речь о том, как «Светочка всех объединяет и как важно ценить такую семью», Марина не выдержала.
Поднялся двоюродный брат Антона, подвыпивший и громкий.
— А теперь я хочу сказать спасибо! Спасибо нашей новой родственнице, Марине! За то, что… — он запнулся, ища слова под одобрительный гул гостей, — за то, что она стала частью нашей семьи! Правда, что-то помощи от нее в последнее время маловато, — хохотнул он. — Невестка должна быть как вторая дочь, помощница! А то сидит тут, как королева!
Наступила тишина. Все взгляды устремились на Марину. Антон вжался в стул.
И тут Марина медленно встала. Ее сердце колотилось так, что, казалось, его слышно было всем. Она обвела взглядом собравшихся: самодовольное лицо свекрови, растерянное — Зои, пьяно-наглое — двоюродного брата, и, наконец, остановилась на муже.
— Знаете, я тоже хочу сказать, — начала она, и ее голос, к ее собственному удивлению, звучал твердо и ясно. — Я очень рада быть на вашем празднике. Но я хочу внести ясность. Я замуж выходила, а не в прислуги нанималась для всей твоей семьи, — она повернулась к Антону. Ее голос не был возмущенным, он был усталым и констатирующим факт.
Повисла мертвая тишина. Кто-то ахнул. Лицо Светланы Дмитриевны превратилось в застывшую маску.
— Я люблю своего мужа, — продолжила Марина, уже обращаясь ко всем. — Но моя любовь к нему не означает, что я обязана быть круглосуточной службой спасения для каждого из вас. У меня есть своя жизнь, своя работа, свои интересы. Я готова помогать, когда это действительно нужно и когда это возможно для меня. Но я не готова жить по чужой указке и постоянно чувствовать себя виноватой за то, что не оправдываю чьих-то ожиданий. Семья — это взаимоуважение и поддержка, а не игра в одни ворота.
Она закончила, взяла свою сумочку со стула и, не глядя больше ни на кого, пошла к калитке. Она не знала, куда пойдет. Может быть, вызовет такси. Может, просто пойдет по дороге. Главное — подальше отсюда.
Она уже почти дошла до выхода, когда услышала за спиной быстрые шаги.
— Марина, подожди!
Это был Антон. Он догнал ее, схватил за руку. Его лицо было бледным, глаза — полны смятения.
— Куда ты?
— Я не знаю, — честно ответила она. — Но я не могу там больше оставаться. Ни минуты.
Он молча смотрел на нее. Она видела, как в его голове борются десятилетия воспитания и полгода их совместной жизни. Он посмотрел назад, на застывших в немых позах родственников, на свою мать, которая смотрела на него с требовательным, повелительным выражением. Потом снова перевел взгляд на жену. На ее гордое, несчастное лицо.
Он ничего не сказал. Он просто крепче сжал ее руку, развернулся и повел ее за собой к машине. Он открыл перед ней пассажирскую дверь, дождался, пока она сядет, обошел машину и сел за руль.
Он завел двигатель, и под недоуменные, осуждающие взгляды всей своей семьи они уехали с праздника, который должен был их окончательно разлучить.
Они ехали молча. Марина смотрела в окно на пролетающие мимо деревья. Она не знала, что будет дальше. Этот поступок Антона не решал всех проблем. Ей было ясно, что его семья этого не простит. Война не была окончена, возможно, она только начиналась. Но сейчас, в этой машине, он был с ней. Он не выбрал мать. Он не выбрал семью. Он выбрал ее. И это было больше, чем она смела надеяться. Это было хрупкое, едва зародившееся «мы», которое им предстояло отстоять.
