— Я русским языком сказала: с детьми не приходить! — зазвенел голос Леры, когда мы переступили порог банкетного зала.
— Лер, подожди, — я инстинктивно прижала к себе Настю, которая зевнула и ткнулась мне в плечо, — у мамы скачок давления, оставить не с кем. Мы тихо посидим в уголке, обещаю.
— «Тихо посидим»? — Лера фыркнула и демонстративно провела ладонью по идеально уложенной чёлке. — Я тебе трижды написала: взрослых вечеринка. Только взрослые. Ни одного спиногрыза. Видишь плакаты? Видишь саксофониста? Я хочу забыть про пелёнки и сопли хотя бы сегодня.
— Лер, ну ты же мать… — осторожно сказал Артём.
— Мать, не мученица, — отрезала Лера и шагнула к нам, вытягивая руку, будто собиралась вытолкать нас обратно в холл. — Разворачивайтесь. Быстро.
Я услышала, как за спиной заиграли первые такты живой музыки, как официанты сновали зигзагами, удерживая на ладони подносы с закусками, как кто-то смеялся за столиками — и как Настя тоненько всхлипнула, испуганная резкими голосами.
— Сладкая, всё хорошо, — я погладила её по волосам.
— Ника, — лбом почти касаясь моего, прошипела Лера, — ты меня подставляешь. У меня дресс-код, у меня сценарий, у меня фотозона «только для взрослых».
— Давай мы просто поздравим и уйдём, — предложил Артём. — Подарок, тост, пять минут.
— Нет, — Лера будто отщёлкнула внутренний замок. — Я не хочу, чтобы меня жалели. «Ах, бедная Лера, даже на юбилей пришли дети».
Настя повернула голову и, как назло, издала бодрый детский звук — то ли «ма», то ли «ба». Лера скривилась так, словно услышала аварийную сирену.
— Всё. На выход. — Она указала на дверь. — Ника, ты меня знала и до ребёнка. И знала, что я терпеть не могу хаос.
— И ты меня знала до своего развода, — сказала я тише, чем хотела. — Но я всё равно тогда сидела с Денисом, когда тебе нужно было сдать отчёт. И с температурой, и ночью, помнишь?
— Долги мы закрыли, — отрезала Лера. — Пожалуйста, не превращай мой праздник в детский утренник.
Мы с Артёмом переглянулись. К горлу подкатило вязкое, как сливочное масло из холодильника. Я взяла пакет с подарком и положила его на стойку администратора.
— С днём рождения, — сказала я. — Пусть исполняется всё, чего ты так сильно хочешь.
— Спасибо, — сухо кивнула Лера. — И… без обид.
— Без, — ответила я, но внутри словно тихо треснула чашка.
Мы с Лерой дружили ещё с тех времён, когда лекции казались бесконечными, а парни — заменимыми. Она первая вышла замуж — стремительно, как в прыжке в воду. И так же стремительно всплыла обратно: глоток воздуха — и развод. Я носила ей супы, слушала про «мамскую усталость», гуляла с Денисом по часам, когда она добирала отчёты.
— Ты у меня огонь, — говорила тогда Лера, натягивая резинку на волосы. — Вот кто бы сомневался, что ты когда-нибудь будешь мамой.
— Я сомневалась, — признавалась я, зарываясь носом в тёплую макушку её мальчишки. — Мы с Артёмом уже думали об усыновлении.
Когда Настя всё-таки случилась — неожиданная, как солнечный зайчик на стене, — я решила, что не отдам её никому: ни яслим, ни чужим рукам. Мы выстраивали дни неспешно, как домино, — сон, кашка, «ладушки», книги, прогулки, следы на мокром песке, первое «мама», первый «кот».
— Ты перегибаешь, — Лера закатывала глаза. — Два года — и всё ещё в коконе? Сдай ребёнка в сад. Денис с полутора пошёл. И вот — мужик. Самостоятельный.
— Он самостоятельный или боится тебя? — однажды спросила я, когда услышала, как она говорит ему: «Ни шага без меня, понял?»
— О, начинается, — Лера сменила тему и достала бокал. — За то, что мы разные. И слава богу.
Мы действительно стали разными — как два берега одной реки, которые раньше соединял лёгкий мостик. Но мостик истончался.
За неделю до её юбилея я честно перечитала приглашение: «Только взрослые» — и поставила на холодильник магнитом. Позвонила маме:
— Мам, выручаешь нас в субботу?
— Конечно, доченька, — ответила она уверенно. — Какой там ребёнок, я со ста справлюсь.
И вот суббота. Давление. Бледность. «Не придумывайте, езжайте», — уговаривала мама, и я сто раз проверила подгузники, бутылочку, любимого зайца — и подумала: «Мы позвоним, уйдём, если будет шумно». Я верила в здравый смысл дружбы. Но он не сработал.
— Не переживай, — сказал Артём в машине, когда мы уже ехали обратно, — что-нибудь придумаем, чтобы извиниться за то, что…
— За что? — я повернулась к нему. — За то, что мы родители? Или за то, что у моей мамы давление?
— Я не это имел в виду, — он вздохнул. — Я про то, что Лера… Лера другая. Она переживает всё громко и резко.
— Она выталкивала меня, как чужую, — я услышала, как голос у меня предательски дрогнул. — Как будто я пришла в шортах на защиту диссертации.
Настя, казалось, всё забыла. Она скакала дома по ковру, строила из кубиков «башню небоскрёб», и каждый раз, когда башня падала, смеялось всё её круглое лицо.
— Смотри, — сказала я Артёму, — у неё грандиозное чувство юмора. Мы за неё боролись, мы её ждали. Я не могу относиться к этому как к неудобной сумке, которую оставляешь у гардероба.
— И не надо, — Артём обнял меня. — И не будешь.
Телефон запиликал. От Леры:
«Ника, надеюсь, без обид. Я правда не переношу детей на вечеринках. Давай увидимся как-нибудь без формата».
Я набрала ответ и стерла. Потом набрала снова.
— Что пишешь? — спросил Артём.
— «Без формата» — это без меня, — сказала я. — Я — вместе с Настей. Это часть меня. И если моя «часть» не проходит по дресс-коду, то и остальное, видимо, нет.
Я написала: «Пусть у тебя всё будет как ты хочешь. Но у меня — тоже».
— Отправила?
— Да.
Мы лёгли поздно. Я долго слушала дыхание Насти, думала о том, как странно: Лера когда-то носила Дениса в слинге и говорила, что он пахнет печёными яблоками. И я была рядом. А теперь мы будто жили в двух параллельных комнатах, разделённых зеркалом: видим друг друга, но не можем пройти.
На следующий день мы пошли на детскую площадку. Настя с увлечением возила машинку по краю песочницы, строила «дороги» и раздавалась «бип-бип» с такой серьёзностью, будто у неё под опекой была логистика мегаполиса. Я села на край лавочки и только развернула книгу, как услышала знакомый голос:
— Ника? Это ты?
Я подняла глаза. Сцена, конечно. Лера. Без макияжа, в спортивной куртке, с невыспанным лицом и… с Денисом поперёк лавки: тот, вытянув ноги, играл на телефоне.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — Лера сглотнула. — Я… Я вчера была резкой.
— Ты была честной, — ответила я. — Честность — это не всегда мягко.
— Я… — она понизила голос, — я боюсь, что если позволю детям на празднике, всё поползёт. Я помнишь, как было раньше? Вечно «ой, сядь», «не лезь», «не трогай». Я думала: вот разведусь, подниму сына, стану взрослой, у меня будут события, где никто не орёт.
— Я помню, — сказала я. — И помню, как ты, отложив отчёт, ехала ко мне с супом, когда у меня была пустота вместо надежды.
Лера посмотрела на Настю, которая в этот момент бережно «парковала» машинку рядом с чужим ведёрком.
— Она спокойная, — сказала Лера.
— Да, — я улыбнулась. — Но даже если бы и не была, это всё равно ребёнок. Он не про «формат». Он про жизнь.
Денис оторвался от телефона.
— Мам, можно я пойду до качелей один?
— Нет, — мгновенно сказала Лера. — Я с тобой.
Он закатил глаза.
— Мам, мне двенадцать.
— Я сказала «нет», — Лера дернулась, потом поймала мой взгляд и опустила ресницы. — Я… Я привыкла контролировать.
— Знаешь, — я тихо сказала, — иногда контроль — это просто страх, что тебя не позовут в следующий раз.
— А тебя я вчера… не позвала, — Лера взглядом провела по песку. — Как будто хотела доказать себе, что могу всё устроить идеально.
— И как, вышло? — спросила я.
— Все сделали по сто сториз, — она криво усмехнулась. — И я весь вечер сжимала зубы: «Только бы никто не достал ребёнка из-под стола». Хотя детей не было.
— Белый список и чёрный список, — вздохнула я. — Иногда мы в них заносим не тех.
— Я не умею по-другому, — Лера пожал плечами. — Но я… Я скучаю по нам. По тем, где можно было прийти в растянутом свитере с супом и это считалось праздником.
— По тем, где «мать» и «подруга» не взаимоисключают друг друга, — сказала я.
— Да, — тихо ответила Лера.
Настя подошла, протягивая Лере красную машинку:
— Тётя, держи.
— Спасибо… — Лера взяла игрушку, как что-то очень хрупкое. — Привет, Настя. Я Лера.
— Без «тётя», — сказала я. — Просто Лера.
Мы молчали ещё минуту. Потом Лера вздохнула:
— Я тебе вчера написала и ждала, что ты меня пошлёшь.
— Я тебе вчера ответила и боялась, что ты меня забудешь.
— Я не забуду, — Лера покачала головой. — Но и «формат» менять не обещаю. Я всё ещё хочу взрослые вечера без коляски.
— Имеешь право, — сказала я. — А я имею право приходить на праздники с Настей или не приходить вовсе. Без обид и объяснений.
— Без, — повторила Лера. — Только… давай оставим между нами что-то, где нет формата вообще. Кофе. Парк. Пицца у меня на кухне.
— Давай попробуем, — я кивнула.
Вечером, когда Артём мыл посуду, а Настя рисовала пальчиковыми красками «салютик», я снова открыла телефон. В заметках у меня висел черновик — злой, как августовская гроза: «Мне не нужны друзья, которые вытолкали меня на пороге». Я перечитала и почувствовала, как рука опускается.
— Писать будешь? — спросил Артём.
— Нет, — я потёрла виски. — Я напишу другое.
Я набрала:
«Лера, я правда рада, что у тебя был праздник, как ты мечтала. Я не приду туда, где детям запрещён вход табличкой. Но я готова прийти туда, где вешают другую табличку: «Можно быть собой». Если хочешь, кофе во вторник в парке после обеда. Настя покормит голубей, мы — свои сомнения».
Я долго смотрела на текст. И отправила.
Ответ пришёл почти сразу:
«Во вторник смогу только вечером — после логопеда у Дениса. Но я приду. И — я была неправа вчера: не за «формат», за тон. Прости, что была груба. Я увидела не тебя, а прошлую себя — усталую, вечно виноватую. Мне стало страшно. Страх — не повод выталкивать. Знаю».
— Она придёт, — сказала я Артёму.
— Ты хочешь?
— Хочу попробовать. Не вернуться, — я подумала секунду, — а посмотреть, можем ли мы дружить новыми. Не прежними.
Настя подбежала ко мне, уткнулась ногой в моё колено.
— Мама, смотри, салют!
— Вижу, — я чмокнула её в макушку. — Красиво.
— Ника, — Артём вытер руки. — Ты права про табличку. Но и Лера в праве хотеть свой мир без крошек на столе.
— Так и будет, — сказала я. — У каждого свой стол. А дружба — это когда иногда можно посидеть рядом, даже если у нас разные меню.
Мы встретились у фонтана. Лера пришла без каблуков, с невидимками в волосах, в джинсовке — и с двумя стаканчиками латте. Денис, не здороваясь, спросил у Насти: «Тебе сколько?» — и, получив гордое «двеее», фыркнул: «Мелкая», но через минуту уже стоял с ней рядом и объяснял, куда кидать хлеб голубям, чтоб «они красиво строились».
— Привет, — сказала Лера.
— Привет, — ответила я.
Мы пошли вдоль аллеи. Я выждала секунду и сказала:
— Я не буду возвращаться к тому порогу. Но я скажу одну вещь — про то, что больно. Когда ты вчера сказала «спиногрызы», я будто услышала «не люди».
— Я знаю, — Лера скривилась. — Я говорю так, когда защищаю свою территорию. Плохая защита, знаю. Я хочу, чтобы меня уважали без детей, потому что я от них устала тогда — сильнее, чем признаюсь. И каждый плач сейчас — как звонок в голову. Это не оправдание. Это объяснение.
— Спасибо, — сказала я. — Мне важно слышать объяснения. А ещё мне важно, чтобы при мне не называли детей как предметы мебели. Даже если это шутка.
— Договорились, — Лера кивнула. — И… спасибо, что не отрезала.
Настя выроняла кусочек хлеба, Денис ловко подхватил и сказал:
— Смотри, если кидать по одной крошке в сторону, прилетит целая стая. Они умные.
— Умные, — согласилась Лера и посмотрела на меня. — Умные — это когда люди тоже могут собираться стаей, а не разбегаться из-за объявлений.
— Лер, — я улыбнулась, — у нас теперь правило: когда мы встречаемся, можно говорить, как есть. Можно быть «мамой», «подругой», «усталой», «сердитой». А вот выталкивать — нельзя.
— Нельзя, — согласилась она. — Я буду тренироваться.
Мы сели на скамейку. За спиной журчал фонтан, впереди шуршали колёса детских самокатов. Лера ковырнула крышечку стаканчика.
— Кстати, — она хмыкнула, — вчера после второго тоста мой «идеальный» сценарий накрылся. Диджей перепутал плейлист, официант пролил соус на мой белый костюм, а одна гостья подралась с другой из-за стола у окна.
— Ого, — я рассмеялась. — И кто-то из них был ростом метр?
— Ни одного ребёнка, — Лера усмехнулась. — Любой хаос мы приносим сами. Не дети.
— Слушай, — я посмотрела на Настю и Дениса, которые, не сговариваясь, начали «работать в команде» — он бросает, она хлопает, голуби строятся дугой, — я иногда пугаюсь, что превращусь в то, чего ты боишься: в вечный утренник.
— А я пугаюсь, что перестану ощущать жизнь, — призналась Лера. — Между «не лезь» и «по плану» понятно и тихо, но пусто.
— Давай искать что-то между, — предложила я. — Мы можем однажды пойти в ресторан втроём: ты, я и Артём. Без детей. Потому что взрослые разговоры — тоже про жизнь. И ты можешь однажды прийти к нам на домашнюю пиццу — с мультиком и подушкиными войнами. Потому что это — тоже про жизнь.
— Согласна, — Лера улыбнулась так, как улыбалась давным-давно: без защиты, без угла в губах. — Контракт?
— Контракт, — я протянула руку.
Настя подбежала, обхватила мои колени и спросила:
— Ма, это тё-тё Ла?
— Это Лера, — сказала я. — Моя подруга.
— Подру-га, — повторила Настя старательно и принялась плясать вокруг скамейки.
Лера смеялась. Денис скосил глаза и сделал вид, что ему всё равно, но потом поставил ей пластмассовый конус и сказал:
— По нему надо прыгать. Так игра интереснее.
— Видишь, — шепнула Лера, — они тоже иногда делают наш «формат». И это — не конец света.
— И даже не начало, — я качнула головой. — Это просто жизнь.
Когда мы расходились, Лера задержалась на шаг.
— Ника, — сказала она, — если однажды тебе снова придётся прийти туда, где «только взрослые», и ты решишь не идти — пожалуйста, просто скажи: «я с Настей, значит, без меня». Я обещаю не требовать объяснений.
— А ты, если захочешь свой идеальный праздник, — ответила я, — скажи заранее, что тебе нужна тишина. Я не приду, но утром пришлю тебе пирог. И это будет не обида. Это будет уважение.
— И любовь, — добавила Лера неожиданно. — Взрослая.
Мы помахали друг другу. Настя важно понесла домой найденный на лавочке ослепительно фиолетовый листок — «сокровище». Артём, встретив нас у подъезда, спросил:
— Ну как?
— Как голуби, — я улыбнулась. — Разложили по крошкам — и прилетела стая. Не идеальная. Наша.
Ночью я ещё раз подумала о том пороге в ресторане. Я не хочу хранить эту сцену как рану. Пусть будет рубец — он напоминает о коже. И пусть рядом будет другая сцена: детская площадка, смех, «подруга» без «тётя», мама без «вины», дети без «формата».
И пусть у нас теперь есть правило — простое, как «ладушки»: мы никого не выталкиваем. Особенно тех, кого любим. Даже когда у нас юбилей и хочется идеальности.
Потому что идеальность без людей — это отфотошопленная картинка. А я выбираю жизнь — со звоном бокалов, пролившимся соусом, чужими сториз, детским «бип-бип» и взрослым «прости».
И если когда-нибудь всё снова пойдёт не так — я сперва возьму чью-то ладонь, а не табличку «вход запрещён». Потому что дружба — это не место, куда ходят «только взрослые».
Это путь, по которому идём — иногда с коляской, иногда в каблуках, иногда босиком по траве. Но — вместе.
