— Представляешь, она ведь даже не поняла, что не так! Спрашивает: «Машуль, а ты чего не в духе? Устала на работе, бедненькая?» — Лариса, сестра Олега, передразнила Машин голос, сделав его писклявым и жеманным. Она сидела на Машином диване, закинув ногу на ногу, и с упоением рассказывала подруге по телефону о недавнем вечере.
Маша стояла в коридоре, не в силах даже снять пальто. Она только что вошла в собственную квартиру и застала эту сцену. На журнальном столике — чужие чашки с недопитым кофе, крошки от печенья на обивке, а в воздухе висел незнакомый, приторный аромат духов. Лариса вела себя так, будто это ее территория, а Маша — случайный гость.
— Да нет, говорю, просто день рождения у Светки отмечали, — продолжала щебетать золовка. — А где еще? У меня однушка, сама знаешь, не развернешься. А тут хоромы! И центр города. Очень удобно. Ну, покричала она немного, что мы тут без нее устроили. Так я ей говорю: «Мы же тихо! Музыку громко не включали, соседей не беспокоили». Подумаешь, посидели девчонками. Неблагодарная какая-то.
Маша сглотнула ком, подкативший к горлу. Неблагодарная. Это она-то? За то, что ее квартира, ее личное пространство, в очередной раз было использовано как бесплатная площадка для мероприятий? Она медленно сняла ботильоны, поставила их на коврик и прошла в комнату.
Лариса, увидев ее, не смутилась. Она лениво махнула рукой, мол, проходи, не мешай, и продолжила разговор:
— Ладно, Ирк, потом наберу. Тут хозяйка медной горы явилась. Давай.
Она сбросила звонок и посмотрела на Машу с вызывающей ухмылкой.
— О, а ты чего так рано? Я думала, ты к маме своей поедешь после работы.
— Я передумала, — ровным, ледяным тоном ответила Маша. — Лариса, что здесь происходит?
— В смысле? — золовка удивленно вскинула тонко выщипанные брови. — Ничего не происходит. Я с подружками посидела. Мы уже уходим. Вернее, они ушли, а я тебя ждала, чтобы ключ отдать.
Она порылась в своей сумочке, извлекла связку ключей и протянула Маше. Один из ключей был от Машиной квартиры. Этот дубликат Олег сделал для своей сестры «на всякий случай». Случаи эти происходили с завидной регулярностью.
— Я просила тебя не приводить сюда посторонних. Тем более в мое отсутствие, — Маша старалась говорить спокойно, но голос дрожал от сдерживаемого гнева.
— Да какие посторонние? Мои лучшие подруги! — фыркнула Лариса. — И вообще, что за тон? Я не понимаю твоих претензий. Квартира большая, тебе жалко, что ли? Брат бы слова не сказал. Олег — он добрый, не то что некоторые.
Маша молча взяла ключ. Внутри все кипело. «Брат бы слова не сказал». В этом была вся суть. Олег, ее муж, действительно бы не сказал. Он бы промямлил что-то вроде: «Ну, Маш, ну чего ты? Свои же люди». И именно эта его позиция невмешательства, это его стремление угодить всем и не обидеть никого, ранила больше, чем наглость его сестры.
Вечером, когда Олег вернулся с работы, Маша попыталась поднять эту тему. Она ждала его, приготовила ужин, постаралась создать спокойную атмосферу для разговора.
— Олег, нам нужно поговорить о Ларисе, — начала она, когда они сели за стол.
Олег тут же напрягся. Он устало потер переносицу.
— Маш, опять? Что на этот раз?
— Она снова была здесь. С подругами. Устроила посиделки в наше отсутствие.
Олег вздохнул.
— Ну… и что? Беспорядок оставила? Что-то сломала?
— Дело не в беспорядке, Олег! Дело в том, что это мой дом! Мой! И я не хочу, чтобы он был проходным двором для всей вашей родни. У меня было ощущение, что я вошла в чужое жилье. Чужой запах, чужие вещи…
— Маш, ну не преувеличивай. Какой чужой запах? Ларка просто кофе попила с девчонками. Она же не ночевать их привела. Что такого страшного случилось?
Его тон — снисходительный, умаляющий ее чувства — вывел Машу из себя.
— Страшного? А то, что я не чувствую себя хозяйкой в собственной квартире, — это не страшно? Эта квартира, напомню, досталась мне от бабушки. Я здесь выросла. Каждый уголок мне дорог. А твоя сестра и твоя мама ведут себя так, будто это их филиал.
Это была правда. Квартира была Машиной. Просторная трешка в сталинском доме, которую они с Олегом вместе отремонтировали после свадьбы. Олег вложил в ремонт много сил, но юридически жилье принадлежало Маше. И этот факт, казалось, только подстегивал его родственников.
Зинаида Петровна, свекровь, была женщиной другого склада, нежели Лариса. Она не устраивала шумных сборищ. Ее методы были тоньше. Она могла приехать без предупреждения «проведать деток», привезти с собой сумки с какими-то соленьями, которые Маша не ела, и начать расставлять банки в ее холодильнике, двигая Машины продукты.
— Машенька, тут у тебя нерационально все стоит, — говорила она мягким, поучающим тоном. — Вот сюда поставим огурчики, а сюда — грибочки. Место нужно экономить.
Или она могла, проходя по коридору, провести пальцем по полке:
— Ой, пыльновато у вас. Ты, наверное, не успеваешь, бедняжка. Ничего, я сейчас протру.
Это не было помощью. Это было указанием на ее, Машину, несостоятельность как хозяйки. И каждый раз, когда Маша пыталась возразить или установить границы, Зинаида Петровна делала обиженное лицо, хваталась за сердце и говорила Олегу по телефону:
— Сынок, Машенька что-то нервная сегодня. Наверное, на работе проблемы. Ты бы поговорил с ней, успокоил.
И Олег говорил. Он говорил, что мама просто хочет как лучше, что она человек старой закалки и не нужно обращать внимания.
— Она же не со зла, — повторял он свою любимую мантру. — Она нас любит.
Но последней каплей стала даже не Ларисина вечеринка. Через несколько дней после этого Маша, вернувшись домой, обнаружила в своей спальне, на своей кровати, разложенные для просушки вещи. Какие-то старые свитера, кофты, детские ползунки, сохранившиеся со времен, когда Лариса была маленькой. Вещи пахли нафталином и сыростью.
Маша застыла на пороге, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. В комнату вошла Зинаида Петровна с еще одной охапкой старья.
— О, Машенька, ты уже дома! А я тут решила вещи с дачи перебрать, проветрить. У нас на балконе места мало, все заставлено. А у вас тут солнышко, хорошо сохнет. Ты же не против?
Маша смотрела на свою кровать, покрытую этим хламом, и чувствовала физическую тошноту. Ее кровать. Место, где она спала со своим мужем. Ее интимное пространство.
— Зинаида Петровна, — выдохнула она, — соберите это все. Немедленно.
Свекровь удивленно моргнула.
— В чем дело, Машенька? Я же к вечеру все уберу.
— Соберите. Сейчас же, — повторила Маша, и в ее голосе зазвенел металл. — И уходите.
— Да как ты со мной разговариваешь? — в голосе Зинаиды Петровны появились слезы. — Я же для вас стараюсь, как лучше хочу… А ты…
Она начала спешно сгребать вещи в принесенный с собой огромный баул, всхлипывая и причитая. Маша стояла, скрестив руки на груди, и ждала. Она не чувствовала ни жалости, ни вины. Только ледяную пустоту и твердую, как сталь, решимость.
Когда за свекровью закрылась дверь, Маша прошла по квартире. Она заглянула в шкаф и обнаружила там коробки с надписью «Лара, зима». Открыла антресоли — оттуда на нее посмотрели старые лыжи Олега, которые он не использовал уже лет десять, но мама заботливо хранила их «на всякий случай» в квартире невестки.
Ее дом превратился в склад, в перевалочный пункт, в гостиницу для родственников мужа. И все это под соусом «мы же семья» и «они же не со зла».
В тот вечер Олег пришел домой и нашел Машу, сидящую в темноте на кухне. Она не стала кричать. Она просто рассказала ему о том, что произошло. Спокойно, методично, перечисляя факты.
— …она разложила свои старые вещи на нашей кровати, Олег. На нашей. Ты понимаешь, что это значит?
Олег выглядел растерянным.
— Маш, ну мама… Она, наверное, не подумала…
— Она не подумала? Или она в очередной раз показала мне мое место? Показала, что это не моя территория, что она может делать здесь все, что захочет? Твоя мама и твоя сестра планомерно выживают меня из моего же дома. Не физически, нет. Они делают это морально. Они отравляют каждый метр, каждый вздох здесь.
— Ты преувеличиваешь! — воскликнул Олег. — Никто тебя не выживает! Они просто… своеобразные. К ним нужно найти подход.
— Я искала подход три года, — тихо сказала Маша. — Я улыбалась, когда мне не хотелось улыбаться. Я молчала, когда хотелось кричать. Я пыталась говорить с тобой, но ты меня не слышишь. Ты всегда на их стороне. Нет, не так. Ты даже не на их стороне. Ты где-то посередине, в болоте своего страха кого-то обидеть. И в этом болоте тону я.
— Что ты предлагаешь? — спросил он с вызовом. — Запретить им приходить? Разорвать отношения с матерью и сестрой?
Маша посмотрела ему прямо в глаза.
— Я предлагаю тебе выбрать. Не между мной и ими. А между нашей семьей — семьей, где есть только ты и я, — и твоей родительской семьей, которая не понимает, что ты вырос и у тебя своя жизнь. Я хочу, чтобы ты установил границы, Олег. Четкие и ясные. Чтобы ключ от этой квартиры был только у нас. Чтобы о любом визите нас предупреждали заранее. Чтобы никто не хозяйничал в моем доме.
Олег молчал, глядя в пол. Он выглядел несчастным.
— Я не могу, Маш. Это моя мама. Моя сестра. Они обидятся. Мама этого не переживет, у нее сердце больное.
И в этот момент Маша все поняла. Он не сможет. Не потому, что не любит ее. А потому, что он так устроен. Он всю жизнь был буфером, громоотводом, послушным сыном. И он не изменится. А значит, меняться должна она.
На следующий день, взяв на работе отгул, Маша вызвала мастера. Он работал быстро и профессионально. Старые замки были демонтированы, на их место встали новые, надежные, с другим секретом. Мастер протянул Маше запечатанный пакет с комплектом ключей. Она повертела его в руках, чувствуя непривычную легкость.
Когда вечером Олег вставил свой ключ в скважину, он, естественно, не повернулся. Он попробовал еще раз, потом забарабанил в дверь. Маша открыла, оставив накинутой цепочку.
— Что с замком? — растерянно спросил он.
Маша посмотрела на него спокойно, без злости.
— Замки я поменяла! — твердо заявила она. — Вот твой новый ключ.
Она протянула ему один ключ через щель.
— Один? А где для мамы? Для Ларисы?
И тогда она произнесла фразу, которая стала точкой невозврата.
— Больше твоя родня в мою квартиру не попадет.
Олег замер. Его лицо побагровело.
— Ты… ты что наделала? Ты понимаешь, что ты наделала? Это же война!
— Нет, Олег. Это мир. Мой мир, который я себе возвращаю, — она сняла цепочку и впустила его в квартиру. — Ключи будут только у нас с тобой. И если ты дашь кому-то дубликат, я сменю замки еще раз. И в следующий раз нового ключа для тебя уже не будет.
Скандал был грандиозным. Олег кричал, что она разрушает семью, что она эгоистка, что так не поступают. Он звонил матери, сестре. Маша слышала, как в трубке надрывалась Зинаида Петровна, как визжала Лариса. Они требовали, чтобы Олег «поставил жену на место».
Он пытался. Он давил на жалость, на чувство вины, на любовь.
— Маша, одумайся! Мама плачет, у нее давление подскочило! Лариса говорит, что ноги ее больше здесь не будет! Ты этого хотела?
— Да, — просто ответила Маша. — Именно этого я и хотела.
Первую неделю они почти не разговаривали. Олег спал на диване в гостиной, демонстративно показывая свою обиду. Он ждал, что она сломается, придет с извинениями, попросит вернуть все как было. Но Маша не ломалась. Она впервые за долгое время дышала в своей квартире полной грудью. Она ходила по комнатам и чувствовала — это ее пространство. Ее крепость. И она ее отстояла.
Постепенно Олег начал оттаивать. Он был не из тех, кто может долго дуться. Он начал заговаривать с ней, сначала по бытовым вопросам, потом — просто так. Но пропасть между ними уже пролегла. Он так и не понял глубины ее отчаяния, того, что довело ее до этого шага. Для него это был просто «Машин каприз», «женская истерика». Он смирился, но не принял.
Их жизнь вошла в новую, странную фазу. Физически они были вместе, в одной квартире. Но эмоционально — на разных планетах. Олег продолжал общаться со своей семьей, встречался с ними на их территории, выслушивал их жалобы на «жену-мегеру». Он приносил этот яд в дом, сам того не осознавая. Он мог сидеть за ужином с Машей и с отсутствующим видом пересказывать, как мама снова жаловалась на сердце, а Лариса не может найти работу.
Маша слушала и понимала, что ничего не закончилось. Она отгородила свою физическую территорию, но ментально его семья все так же присутствовала в их жизни, невидимой тенью стоя за плечом мужа.
Однажды, спустя несколько месяцев такой холодной войны, Олег пришел домой особенно мрачный. Он сел на кухне и долго молчал, глядя в одну точку.
— У Ларисы проблемы, — наконец сказал он. — Ее выселяют со съемной квартиры. Хозяева продают. Ей некуда идти.
Маша напряглась. Она уже знала, что последует дальше.
— Она просит пожить у нас. Ненадолго. Месяц-два, пока не найдет что-то.
Маша медленно поставила чайник на плиту.
— Нет.
— Маш, пойми… — начал он умоляющим тоном. — Ей действительно некуда. На улице же не оставишь родную сестру.
— У вас есть мама. У нее двухкомнатная квартира. Пусть поживет у нее.
— Ты же знаешь, они вдвоем не уживутся. Они как кошка с собакой. Начнут друг друга есть через день.
— А нас они есть не начнут? — горько усмехнулась Маша. — Олег, ответ — нет. Это не обсуждается.
— Ты стала жестокой, — сказал он тихо, глядя на нее с упреком. — Я тебя такой не знал.
— Я не стала жестокой. Я стала ценить свой покой, — ответила Маша. — Тот покой, который я вырвала с боем. И я не позволю снова превратить мой дом в балаган.
В ту ночь Олег не пришел спать в их спальню. А на утро Маша нашла на кухонном столе записку: «Поживу у мамы. Подумай над своим поведением».
Он ушел. Не потому, что выбрал мать, нет. Он ушел, потому что не смог заставить Машу снова прогнуться. Он сбежал от проблемы, как делал это всегда. Сбежал туда, где его понимают, жалеют и где он — хороший, заботливый сын и брат, а не муж, который не может «построить» свою жену.
Маша стояла посреди своей тихой, пустой квартиры. За окном занимался рассвет. Она отстояла свои замки, свои стены, свое право на личное пространство. Но в этой битве она, кажется, потеряла мужа. Или… она просто увидела, что его на самом деле никогда и не было рядом с ней? Был лишь человек, который боялся сделать выбор и заставлял ее платить за свой страх.
Она не плакала. Внутри была странная, холодная пустота. Она выиграла войну за территорию, но главный вопрос остался открытым: стоила ли эта победа такой цены? И что теперь делать с этой отвоеванной, тихой и такой одинокой крепостью? Она не знала ответа. Она просто знала, что назад дороги нет. Замки останутся на своих местах.
