Марина стояла у окна детского сада и смотрела, как родители забирают детей. Вечерело. Февральский снег падал крупными хлопьями, оседая на капотах машин. В группе оставался только Тимка — его мама, как обычно, опаздывала.
— Марь Сергеевна, а когда за мной придут? — мальчик подергал ее за край кофты.
— Скоро, солнышко. Мама просто на работе задержалась.
Она присела на корточки, поправила ему шарф. Тимка был ее любимчиком — такой же рыжий, как она сама когда-то в детстве. Только у нее волосы потемнели с годами, стали медными, а у Тимки — яркие, как морковка.
Дверь распахнулась, впуская клубы морозного воздуха.
— Простите, простите! — Тимкина мама влетела в раздевалку, растрепанная, с покрасневшими от холода щеками. — Совещание затянулось, а потом пробки эти…
— Ничего страшного, — Марина улыбнулась. — Мы с Тимофеем конструктор собирали.
Когда они ушли, Марина медленно собрала свои вещи. Завтра суббота — можно поспать подольше. Хотя какой там сон, когда Паша будет с утра футбол смотреть на всю громкость.
Домой она добиралась на автобусе. В салоне пахло мокрой одеждой и выхлопными газами. Марина прислонилась лбом к холодному стеклу. За окном мелькали огни — магазины, кафе, окна квартир. В каждом окне — своя жизнь, свои радости и печали.
Восемь лет назад она тоже ехала этим маршрутом, только в другую сторону — из загса. Белое платье, фата, счастливая улыбка. Паша сидел рядом, держал за руку, шептал на ухо всякие глупости. Казалось, впереди целая жизнь, полная любви и радости.
— Маринка, знаешь, о чем я мечтаю? — говорил он тогда. — Чтобы ты дома сидела, детей растила. А я буду вас обеспечивать. Дом — полная чаша, как мой дед говорил.
Она смеялась:
— Паш, какие дети? Мы только поженились!
— Ну и что? Давай сразу начнем. Сына хочу, потом дочку. А ты будешь дома, как королева. Зачем тебе за копейки в садике горбатиться?
Тогда это казалось заманчивым. Свой дом, дети, любящий муж-добытчик. Классическая семья из рекламы стирального порошка.
Их дом стоял на окраине, типовая девятиэтажка. Марина поднялась на седьмой этаж, достала ключи. Из-за двери доносился звук телевизора — Паша уже дома.
— Я пришла! — крикнула она из прихожей.
— Ужинать будем или как? — донесся недовольный голос.
Марина прошла в комнату. Паша лежал на диване в спортивных штанах и майке. На журнальном столике — пустые бутылки из-под пива.
— Сейчас разогрею. Ты давно дома?
— Час уже торчу, есть хочу как волк. А ты где шлялась?
— Я же на работе была. Тимкину маму ждали.
— Вечно ты с этими детьми. Лучше бы о муже подумала.
Марина пошла на кухню. Достала из холодильника вчерашние котлеты, поставила греться. Нарезала хлеб, огурцы. Руки двигались автоматически — сколько раз за эти годы она готовила эти ужины…
— Маринка, пивка принеси! — крикнул Паша из комнаты.
Она достала бутылку, отнесла мужу. Паша взял, даже не посмотрев на нее.
— Слушай, я тут подумал, — сказал он, открывая пиво. — Хватит тебе в этом садике торчать. Сколько можно?
— Паш, мы же это уже обсуждали…
— Обсуждали, обсуждали. Восемь лет обсуждаем! Я устал уже. Все нормальные бабы дома сидят, а моя как ненормальная — за чужими соплями бегает.
— Я не бегаю за соплями. Я детей воспитываю.
— Одно и то же. Короче, я решил — увольняйся. Хватит позориться.
Марина села в кресло напротив.
— Паша, я люблю свою работу. Не могу я просто так взять и уйти.
— Почему не можешь? Я что, мало зарабатываю? Не могу семью обеспечить?
— Дело не в деньгах…
— А в чем? В том, что ты меня не уважаешь? Плевать хотела на мое мнение?
Паша сел, уставился на нее тяжелым взглядом. Марина знала этот взгляд — упрямый, непробиваемый. Когда Паша что-то решал, переубедить его было невозможно.
— Давай поговорим спокойно, — попросила она. — Почему тебе так важно, чтобы я не работала?
— Потому что это правильно! Мужик должен работать, баба — дома сидеть. Мой дед так жил, отец так жил, и я так хочу!
— Но сейчас другие времена…
— Да плевать мне на времена! Я в своем доме хозяин или кто? Сказал — увольняйся, значит, увольняйся!
Марина встала.
— Ужин на плите. Я в ванную.
Она закрылась в ванной, села на край ванны. Слезы подступали к горлу, но она сдерживалась. Не плакать. Не плакать. Паша терпеть не может, когда она плачет — говорит, что это женские манипуляции.
Вспомнилось, как год назад ушел из жизни ее отец. Инфаркт, прямо на работе. Не дожил до пенсии полгода. Мама осталась одна в старом доме в пригороде. Марина хотела забрать ее к себе, но Паша был против.
— Зачем нам старуха в квартире? У нее свой дом есть, пусть там и живет.
— Паш, ей тяжело одной…
— И что? Я не нанимался за чужими родителями ухаживать.
Мама так и осталась в своем доме. Марина ездила к ней по выходным, помогала по хозяйству. Паша эти поездки не одобрял, но терпел.
Из ванной Марина вышла через полчаса. Паша доедал котлеты, по телевизору шел какой-то сериал.
— Завтра к Серому поеду, — сообщил он. — У него день рождения.
— А можно мне с тобой?
— Зачем? Там мужики будут, покер, выпивка. Тебе там делать нечего.
— Я бы просто посидела…
— Сказал — нечего. И вообще, завтра у тебя другие планы будут.
— Какие?
— Заявление напишешь. Об увольнении.
Марина почувствовала, как внутри все сжимается.
— Паша, я не буду увольняться.
Он медленно повернулся к ней.
— Что ты сказала?
— Я сказала, что не буду увольняться. Это моя работа, моя жизнь.
— Твоя жизнь — это я! — Паша встал, навис над ней. — Ты моя жена! И будешь делать то, что я говорю!
— Нет, не буду.
Удар пришелся неожиданно. Не сильный, но оскорбительный — пощечина, от которой лицо запылало. Марина прижала ладонь к щеке, смотрела на мужа широко раскрытыми глазами.
— Ты… ты ударил меня?
Паша отвернулся.
— Сама виновата. Довела.
— Я просто сказала, что хочу работать…
— Я все сказал! Надоело твое нытье! Завтра напишешь заявление, и точка!
Он ушел в спальню, хлопнув дверью. Марина осталась стоять посреди комнаты. Щека горела, но сильнее горело внутри — от обиды, унижения, злости.
Ночью она не спала.
Лежала на самом краю кровати, слушала храп мужа. Восемь лет. Восемь лет она терпела его выходки, грубость, холодность. Надеялась, что все наладится, когда появятся дети. Но детей не было. Год шел за годом, а Паша становился только хуже.
Утром понедельника она встала раньше обычного. Приготовила завтрак, собралась на работу. Паша проснулся, когда она уже обувалась в прихожей.
— Ты куда?
— На работу.
— Я же сказал…
— Ты сказал. А я услышала. И все равно иду на работу.
Паша вышел в прихожую в халате.
— Марина, ты меня достала! Последний раз говорю — сиди дома!
— Нет.
— Тогда пеняй на себя. Будешь жить по моим правилам или убирайся вон!
— Я подумаю над твоими словами, — спокойно ответила Марина и вышла.
В детском саду день тянулся бесконечно. Дети требовали внимания, а мысли были далеко. Что делать? Остаться и терпеть дальше? Или уйти в никуда?
— Марь Сергеевна, вы сегодня какая-то не такая, — заметила нянечка Зоя. — Заболели?
— Нет, просто устала.
— А что у вас со щекой? Красная какая-то.
Марина машинально прикоснулась к лицу. След от вчерашней пощечины.
— Ничего, аллергия, наверное.
После работы она не пошла домой. Поехала к маме. Старенькая электричка везла ее за город, в другую жизнь. Мама встретила на пороге, сразу заметила неладное.
— Маринушка, что случилось?
— Мам, можно я у тебя поживу?
— Конечно, доченька. Проходи, я чай поставлю.
Они сидели на кухне. За окном темнело, в печке потрескивали дрова. Мама молча слушала, как Марина рассказывала про ультиматум Паши, про пощечину, про «убирайся вон».
— Эх, Маринушка, — вздохнула мама. — Говорила я тебе, не нравится мне твой Паша. Глаза у него нехорошие.
— Раньше надо было говорить.
— А ты бы послушала? Влюбленная же была по самые уши.
Марина опустила голову. Правда. Была влюблена. Верила каждому слову, каждому обещанию.
— Что теперь делать, мам?
— А что делать? Жить. Ты молодая, работа есть, руки-ноги целы. Проживешь и без него.
— Но как же… Мы ведь восемь лет вместе…
— И что? Восемь лет ты терпела, теперь хватит. Знаешь, что отец твой говорил? Женщина должна уметь сама себя прокормить. Чтобы ни от кого не зависеть.
Марина заплакала. Мама обняла ее, гладила по голове.
— Ну-ну, поплачь. Легче станет. А потом — новую жизнь начинать будем.
Три дня Марина жила у мамы. Помогала по хозяйству, топила печку, готовила. Паша звонил несколько раз, но она не брала трубку. На четвертый день решилась вернуться — нужно было забрать вещи.
Паша встретил ее в прихожей.
— Явилась? Отдохнула?
— Я за вещами.
— Какими вещами?
— Своими. Я ухожу, Паша.
Он усмехнулся.
— Уходишь? И куда же ты пойдешь? К мамочке в деревню?
— Это мое дело.
— Ладно, вали. Только учти — здесь ничего твоего нет. Квартира моя, мебель моя, все мое. Даю тебе последний шанс подумать — терпи или собирай вещи и вон!
Марина смотрела на него и не узнавала. Где тот Паша, который носил ее на руках? Который обещал любить вечно?
— Я так и сделаю. Соберу вещи и уйду.
— Да ради бога! Только барахло свое забирай и ключи оставь. И чтобы духу твоего здесь не было!
Марина прошла в спальню, достала чемодан. Собирала молча, методично — белье, платья, косметику. Немного накопилось за восемь лет. Паша стоял в дверях, наблюдал.
— И ради чего все это? Ради твоего садика? Ради сопливых детишек?
— Ради себя, — ответила Марина, закрывая чемодан.
— Через неделю приползешь на коленях, будешь прощения просить.
— Не буду.
— Посмотрим.
Марина вышла из квартиры, оставив ключи на тумбочке. Спустилась вниз, вышла на улицу. Холодный мартовский воздух обжег лицо. Она глубоко вдохнула. Страшно? Да. Но впервые за много лет она чувствовала себя свободной.
К маме она вернулась вечером. Она ждала ее с ужином.
— Ну как?
— Все. Забрала все. Ключи оставила.
— И правильно сделала. Садись, поешь. Завтра новая жизнь начинается.
Новая жизнь началась с тошноты.
Марина проснулась рано утром и едва добежала до туалета. Мама встревожилась:
— Маринушка, ты что, отравилась?
— Не знаю, мам. Может, нервы…
Но тошнота повторилась и на следующий день, и через день. Мама первая догадалась:
— Доченька, а ты не беременна часом?
Марина замерла с полотенцем в руках. Быстро посчитала — задержка уже две недели. Но она списывала на стресс.
— Не может быть…
— Почему не может? Тест купи, проверь.
Тест показал две полоски. Марина сидела на кровати, смотрела на них и не знала — плакать или смеяться.
— Мам, я беременна.
— Ну и слава богу! Будет у меня внук или внучка!
— Но как же… Я одна, без жилья, без мужа…
— Без мужа даже лучше, — отрезала мама. — Этот твой Паша отцом быть не достоин. А жилье — наживное дело. Справимся.
— Может, сказать ему?
— Зачем? Он свой выбор сделал. Выгнал тебя. Пусть теперь живет как знает.
Марина не стала звонить Паше.
Устроилась в детский сад в поселке — как раз освободилось место. Зарплата маленькая, но на жизнь хватало. Живот рос, и вместе с ним росла решимость — справлюсь, выращу, воспитаю.
Родила в августе. Девочка — крошечная, сморщенная, с пухом рыжих волос на голове.
— Как назовешь? — спросила акушерка.
— Надежда. Надя.
Мама плакала от счастья, держа внучку на руках.
— Красавица! Вся в тебя!
Паша узнал о дочери случайно — общая знакомая проболталась. Приехал через месяц после родов. Марина кормила Надю, когда услышала стук в дверь.
— Маринушка, там твой бывший, — прошептала мама.
Марина вышла на крыльцо. Паша стоял внизу, на дорожке. Постаревший, с залысинами.
— Правда, что ли? Родила?
— Правда.
— И не сказала?
— А зачем? Ты же ясно дал понять — ничего моего в твоей жизни нет.
— Но ребенок-то мой тоже!
— Был бы твой, не выгнал бы беременную жену на улицу.
— Я не знал, что ты беременна!
— Я тоже не знала. Узнала, когда уже здесь жила.
Паша помолчал, потом полез в карман.
— Вот, возьми. На ребенка.
Протянул несколько зеленых купюр. Марина не взяла.
— Не надо. Мы справимся.
— Не глупи! Деньги лишними не бывают!
— Для меня — бывают. Твои деньги мне не нужны.
— Гордая стала, ну-ну — усмехнулся Паша. — Посмотрим, как запоешь, когда есть нечего будет.
— Не дождешься.
Он развернулся, пошел к машине. У калитки обернулся:
— Если что — знаешь, где меня найти.
— Знаю. Но не приду.
Машина уехала, оставив облако пыли. Марина вернулась в дом. Надя спала в люльке, посапывая. Мама сидела рядом, вязала.
— Правильно сделала, — одобрила она. — Нечего ему здесь делать.
Годы летели быстро.
Надя росла смышленой, веселой девочкой. В два года пошла в садик, где работала Марина. В пять — научилась читать. В семь — пошла в школу.
— Мам, а почему у других детей папы есть, а у меня нет? — спросила она однажды.
Марина готовила ужин. Положила нож, присела рядом с дочкой.
— У тебя есть папа. Просто он живет в другом месте.
— А почему он с нами не живет?
— Потому что мы с ним очень разные. Не смогли жить вместе.
— Он нас не любит?
— Не знаю, солнышко. Но я тебя люблю очень-очень сильно. Разве этого мало?
Надя обняла ее за шею.
— Нет, не мало. Ты у меня самая лучшая мама!
Когда Наде исполнилось двенадцать, не стало бабушки. Тихо ушла во сне, не мучаясь. Марина осталась одна с дочкой в старом доме.
— Мам, а мы теперь где жить будем? — спросила Надя после похорон.
— Здесь, доченька. Это наш дом.
— Но он такой старый…
— Отремонтируем. Руки есть, голова есть — справимся.
И справились. Марина устроилась на вторую работу — вечерами репетиторствовала, поступила заочно на логопеда. Надя помогала чем могла — и в огороде, и по дому. Потихоньку привели дом в порядок — подлатали крышу, обновили печку, поклеили обои.
Паша больше не появлялся. Ходили слухи, что женился снова, уехал в другой город. Марина не интересовалась. Прошлое осталось в прошлом.
Когда Наде исполнилось шестнадцать, она сказала:
— Мам, я хочу поступать в педагогический.
— Как я?
— Как ты. Только я хочу учителем стать. Литературу преподавать.
— Это тяжелая работа, доченька. Мало платят, много нервов.
— Знаю. Но я хочу. Ты же не жалеешь, что в садике работаешь?
Марина задумалась. Тридцать лет в детском саду. Сотни детей прошли через ее руки. Сопливые носы, ободранные коленки, слезы, смех, первые буквы, первые рисунки…
— Нет, не жалею.
— Вот и я не буду жалеть.
В день выпускного Надя пришла к матери с золотой медалью.
— Мам, я хочу тебе кое-что сказать. Спасибо.
— За что, доченька?
— За все. За то, что не сдалась тогда. За то, что вырастила меня одна. За то, что научила главному.
— Чему?
— Полагаться только на себя. Не зависеть ни от кого. Жить своим умом.
Марина обняла дочь. Высокая, красивая, умная. Ее гордость, ее надежда.
— Я просто жила, Надюша. Как умела.
— И научила меня жить. Знаешь, подруги мои все о принцах мечтают. А я думаю — зачем мне принц? Я сама себе королева.
Марина улыбнулась. Вспомнился Паша с его «квартира моя, терпи или вон». Как давно это было. Как в другой жизни.
Вечером они сидели на крыльце. Надя уезжала в город, поступать в институт. Марина оставалась одна.
— Мам, может, ты со мной поедешь? В городе работу найдешь.
— Нет, доченька. Мое место здесь. А ты — лети. У тебя вся жизнь впереди.
— Я буду приезжать каждые выходные!
— Не надо. Учись, живи своей жизнью. Я не пропаду.
Надя уехала утром.
Марина долго стояла у калитки, махала вслед автобусу. Потом вернулась в дом. Тихо. Пусто.
Но не одиноко.
В комнате дочери — учебники, тетради, фотографии на стенах. В саду — яблони, которые они вместе сажали. В сердце — любовь и гордость.
Жизнь продолжается.
Завтра снова в садик, к малышам. Снова сопливые носы, снова «Марь Сергеевна, поиграйте с нами!» И она будет играть, рассказывать сказки, учить добру.
А вечером — домой.
В свой дом.
Где все ее — каждая доска, каждый гвоздь, каждый цветок в саду. Где никто не скажет «терпи или вон». Где она сама себе хозяйка.
Марина заварила чай, села у окна.
За стеклом темнело. Скоро осень, потом зима. Надя приедет на каникулы, будут вместе печь, украшать елку. Потом весна, лето. Надя окончит первый курс, потом второй… Время летит быстро.
Может, когда-нибудь внуки будут бегать по этому дому. Марина будет рассказывать им сказки, как сейчас своим воспитанникам. И обязательно научит главному — не бояться жизни. Не бояться остаться одной. Не бояться начинать сначала.
Потому что сила — не в том, чтобы терпеть. Сила — в том, чтобы уйти, когда терпеть больше нельзя. И жить дальше. Своим умом. Своими руками. Своей жизнью.
