— Да, мам, я слушаю, только давай быстрее, у меня совещание через пять минут, — Игорь прижал телефон плечом к уху, пытаясь одновременно развернуть чертеж на своем столе. Шум строительного объекта за окном его офиса-вагончика врывался в трубку, заставляя морщиться.
— Игорек, сыночек, тут такое дело… — голос Светланы Игоревны в трубке дрогнул и поплыл, как будто она вот-вот разрыдается. — Я в магазине… Шубку себе присмотрела. Норковую! Цвет — графит, как ты любишь. И скидка сегодня, представляешь? Последний день! А женушка твоя, Марина, пароль на своей карте сменила! Я на кассе стою, как последняя… Продавщица смотрит, люди смотрят… Позор какой!.
Игорь замер, карандаш в его руке остановился на полпути. Он глубоко вздохнул, стараясь сохранить остатки самообладания.
— Мам, какую карту? Вы же договаривались с Мариной, что та карта только для продуктов и аптеки.
— Ну так и что? — в голосе матери мгновенно прорезались стальные нотки. — Я что, на свои копейки не заслужила себя порадовать? Я тебя растила, ночей не спала, а теперь мне за каждой тысячей кланяться? Марина специально это сделала, я же вижу! Она меня невзлюбила с первого дня!.
Игорь потер переносицу. Этот разговор был сотым, если не тысячным, в бесконечной череде подобных. Он любил мать, но ее способность раздуть драму из любой мелочи и выставить себя жертвой обстоятельств давно стала для него источником хронической усталости.
— Мама, давай так. Сейчас я не могу ничего решить. Вечером поговорим. Положи шубу на место и поезжай домой.
— Положить?! — взвизгнула Светлана Игоревна. — Да ее тут же заберут! Игорек, ну что тебе стоит? Переведи мне денег, я куплю и приеду! Будем вместе радоваться!
— Мам, у меня нет сейчас такой суммы на карте. Вечером, — отрезал он и, не дожидаясь новой волны причитаний, сбросил звонок.
Вечер не обещал ничего хорошего. Игорь ехал домой, и с каждым километром его настроение становилось все мрачнее. Он знал, что Марина не сделала бы этого без причины. Его жена была человеком системным и последовательным, ее сложно было обвинить в мелочности или мстительности. Значит, случилось что-то, что переполнило чашу ее терпения.
Марина встретила его в прихожей. Она была спокойна, но по едва заметной складке между бровями Игорь понял, что она готова к непростому разговору. Она молча помогла ему снять куртку, и он обнял ее, вдыхая едва уловимый аромат ее духов — что-то свежее, с нотками цитруса.
— Мама звонила, — сказал он вместо приветствия.
— Я знаю, — кивнула Марина. — Мне тоже. Сказала, что я оставила ее беззащитной перед лицом хамства продавцов.
Она прошла на кухню, и Игорь последовал за ней. На столе стояли две чашки и его любимый чайник с бергамотом. Никаких упреков, никаких истерик. Только эта звенящая, напряженная тишина.
— Марин, объясни, что произошло? Зачем ты сменила пин-код?
Марина села за стол и пододвинула к нему ноутбук.
— Садись. Я не буду ничего говорить. Просто посмотри.
На экране была открыта выписка по той самой карте за последние три месяца. Игорь пробежался глазами по строчкам, и его брови поползли вверх. «Салон красоты ‘Афродита’ — 12 000 рублей». «Бутик итальянской обуви — 28 000 рублей». «Ресторан ‘Венеция’, оплата счета — 8 500 рублей». «Интернет-магазин ‘Мир Сумок’ — 17 000 рублей». И вишенка на торте — еженедельные чеки из премиального супермаркета на суммы, которыми можно было бы накормить небольшой полк, хотя Светлана Игоревна жила одна.
— Мы договаривались на тридцать тысяч в месяц на продукты и лекарства, — тихо сказала Марина, глядя на его лицо. — В прошлом месяце твоя мама потратила сто сорок. Я несколько раз пыталась с ней поговорить. Очень мягко. Спрашивала, может, случилось что-то, нужна помощь. В ответ — слезы и обвинения, что я считаю ее куски. Игорь, это наши деньги. Деньги, которые мы откладывали на первоначальный взнос по ипотеке.
Игорь молчал. Он чувствовал, как внутри закипает глухое раздражение, направленное не на жену и даже не на мать, а на саму ситуацию, в которой он оказался, как между молотом и наковальней.
— Почему ты мне раньше не сказала?
— А что бы это изменило? — Марина посмотрела ему прямо в глаза. — Ты бы попросил меня «понять и простить», войти в ее положение. Ты бы отдал ей эти деньги из своих личных сбережений, только чтобы избежать скандала. А я не хочу больше так жить. Я не хочу быть спонсором ее красивой жизни, пока мы ютимся в съемной однушке и считаем каждую копейку. Я поменяла пароль, потому что это единственный язык, который она, возможно, поймет. Язык последствий.
Он знал, что она права. Каждое ее слово было правдой. Он всегда пасовал перед материнскими слезами и манипуляциями, предпочитая откупиться, лишь бы восстановить хрупкое подобие мира. И вот результат.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я поговорю с ней. По-настоящему.
Разговор не получился. Как только Игорь заговорил о выписке с карты, Светлана Игоревна разыграла свой лучший спектакль. Она хваталась за сердце, пила воду дрожащими руками и говорила, что сын, ее единственный сыночек, вместе с «этой мегерой» пытается сжить ее со свету и загнать в гроб. Она обвиняла Марину в том, что та настраивает его против родной матери, а его самого — в черной неблагодарности.
— Я тебе жизнь посвятила! — заламывала она руки. — Отказывала себе во всем! А ты мне — выписку под нос! Как ревизор!
— Мама, никто не упрекает тебя в куске хлеба, — устало повторял Игорь. — Но шубы, рестораны… Зачем?
— Я женщина! — гордо вскинула она подбородок, на котором еще блестели следы притворных слез. — Я хочу жить, а не существовать! Или ты хочешь, чтобы я в твои сорок пять ходила в обносках и питалась одной картошкой?
Игорь уехал от нее с тяжелым сердцем и гудящей головой. Он понимал, что пробил стену лбом. Светлана Игоревна не собиралась ничего менять. Она искренне верила в свое право тратить деньги сына и его жены так, как ей заблагорассудится.
Через несколько дней она перешла в наступление с другого фланга. Она начала звонить их общим друзьям и дальней родне, жалуясь на то, как тяжело ей живется. Говорила не прямо, а намеками. Что-то в духе: «Игорек с Мариночкой сейчас экономят сильно, на квартиру копят, молодцы… Мне вот на лекарства не всегда хватает, но ничего, я же сильная, я потерплю».
Первой ласточкой стал звонок тети Веры, маминой двоюродной сестры.
— Игорек, что у вас там стряслось? — заворковала она в трубку. — Светланка совсем убитая. Говорит, вы с ней почти не общаетесь, денег не даете… Может, помощь какая нужна?
Игорь стиснул зубы.
— Тетя Вера, у нас все в порядке. И у мамы тоже. У нее пенсия хорошая и наша помощь сверх того.
— Ну не знаю… Она плачет все время. Говорит, Марина ее на порог не пускает…
Это было уже откровенной ложью. Марина никогда не запрещала свекрови приходить, хотя каждый ее визит превращался в испытание для нервной системы.
Светлана Игоревна приходила без предупреждения, всегда с какой-нибудь мелкой, но едкой критикой. «Ой, а что это у вас пыль на шкафу? Марина, ты же дома сидишь, могла бы и протереть». «Игорь, ты похудел! Тебя что, не кормят совсем?». Она не двигала мебель и не меняла шторы, нет. Ее тактика была тоньше. Она била по самооценке Марины, пытаясь показать сыну, какая у него «непутевая» жена.
Марина держалась стоически. Она встречала свекровь с вежливой улыбкой, предлагала чай и молча выслушивала ее монологи. Но Игорь видел, как после этих визитов она ходила по квартире тенью, и ему хотелось выть от бессилия.
Напряжение достигло пика перед юбилеем отца Игоря, с которым Светлана Игоревна была в разводе уже лет двадцать, но поддерживала формально-нейтральные отношения ради сына. На празднование в ресторане были приглашены все родственники.
За неделю до события Светлана Игоревна позвонила Игорю.
— Сынок, я тут подумала… У меня же совсем нет приличного платья, чтобы пойти на юбилей твоего отца. Все старое, вышедшее из моды. Неудобно перед людьми.
Игорь уже знал, к чему она клонит.
— Мам, мы с Мариной хотели подарить тебе на юбилей сертификат в твой любимый салон. Думаю, на платье у тебя найдется.
— Сертификат? — в голосе прозвучало откровенное разочарование. — Ну что ж… Спасибо и на этом. Только вот… Я тут в одном каталоге видела…
И она начала с упоением описывать некое дизайнерское платье стоимостью с половину их месячной арендной платы.
— Мама. Нет.
— Ну и не надо, — обиженно протянула она. — Пойду в чем есть. Пусть все видят, как сын родную мать ценит.
На юбилее Светлана Игоревна появилась в том самом платье. Оно было великолепно, и она выглядела в нем настоящей королевой. Она порхала между гостями, принимая комплименты, и бросала на Игоря и Марину торжествующие взгляды. Игорь почувствовал, как у него темнеет в глазах. Он подошел к ней.
— Мам, откуда платье?
— Ой, Игорек, не поверишь! — она картинно всплеснула руками. — Старая подруга отдала! Говорит, ей не подошло по размеру. А на меня — как влитое! Представляешь, какая удача?
Игорь не поверил ни единому ее слову. Позже вечером, когда гости ужерядились, он увидел, как его мать разговаривает с его дядей, братом отца. Дядя Олег был человеком состоятельным и довольно простодушным. Он сочувственно кивал, слушая жалобы сестры бывшего мужа, а потом достал кошелек.
Сердце Игоря ухнуло. Он все понял.
Он дождался, пока дядя отойдет, и подошел к матери.
— Ты заняла у дяди Олега? — спросил он тихо, но так, что Светлана Игоревна вздрогнула.
Она попыталась сделать возмущенное лицо.
— Да как ты можешь такое подумать!
— Я видел, мама. Зачем ты это делаешь? Зачем ты нас позоришь?
— Я не позорю! — зашипела она. — Я просто попросила в долг! У тебя же не допросишься! Он сам предложил! Сказал, раз родной сын не может матери помочь, то он поможет!
Это был удар ниже пояса. Игорь почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Его мать не просто манипулировала им, она целенаправленно разрушала его репутацию в глазах семьи.
Он взял Марину за руку.
— Мы уходим.
— Но вечер еще не… — начала было она.
— Мы уходим, — повторил он, и Марина, увидев его лицо, не стала спорить.
Всю дорогу домой они молчали. Уже в квартире, когда напряжение немного спало, Игорь сел на диван и закрыл лицо руками.
— Она заняла денег у дяди Олега. На это платье. И сказала ему, что мы ей отказываем в помощи.
Марина села рядом и обняла его.
— Игорь, я…
— Нет, ничего не говори. Я все решил.
На следующий день Игорь перевел дяде Олегу всю сумму, которую тот дал матери, с процентами, извинившись за «недоразумение». Дядя был смущен, пытался отказаться, но Игорь был непреклонен. А потом он позвонил матери.
— Мама. Я отдал твой долг. И я хочу, чтобы ты меня выслушала. Внимательно. И не перебивая.
Он говорил долго. Спокойно, без крика, но с холодной яростью в голосе. Он говорил о манипуляциях, о лжи, о том, как она систематически пытается разрушить его семью. Говорил о выписках с карты, о звонках родственникам, о сцене на юбилее.
— …Я люблю тебя, мама. И я всегда буду твоим сыном. Я готов помогать тебе, если ты заболеешь или попадешь в реальную беду. Но я не буду больше спонсировать твои капризы и оплачивать твои спектакли. И я не позволю тебе настраивать против меня и моей жены других людей. Наше общение с этого дня меняется. Никаких «просто заехать». Никаких внезапных «нужна копеечка». Все — только по предварительному звонку и с четким обоснованием. Иначе мы не будем общаться совсем. Это мое последнее слово.
На том конце провода было молчание. Долгое, тяжелое. Потом Светлана Игоревна тихо сказала:
— Я поняла. Ты выбрал ее.
— Нет, мама, — ответил Игорь. — Я выбрал себя. Я выбрал свою семью и свое спокойствие. А ты этого, к сожалению, в моей семье не хочешь.
Он повесил трубку. Руки его дрожали. Марина подошла и крепко сжала его ладонь.
— Ты все сделал правильно, — тихо сказала она.
С тех пор прошло полгода. Светлана Игоревна не звонила. Игорь несколько раз набирал ее номер сам — на день рождения, на Пасху. Она отвечала односложно, холодно. «Спасибо. И тебя. Все нормально». Никаких просьб, никаких слез, никаких жалоб. Стена.
Игорь и Марина наконец-то вздохнули свободно. Их жизнь вошла в спокойное русло. Они по-прежнему жили в съемной квартире, но теперь их счет для ипотеки рос гораздо быстрее. Иногда по вечерам, сидя на кухне с чашками чая, они говорили о ней. Без злобы, скорее с какой-то тихой грустью.
— Как думаешь, она когда-нибудь поймет? — спрашивала Марина.
— Не знаю, — отвечал Игорь, глядя в окно, за которым разгорались огни большого города. — Честно, не знаю. Но я знаю одно: я не мог поступить иначе. Мы не могли.
Он обнимал жену, и в этих объятиях была не только любовь, но и прочность, выкованная в общем противостоянии. Они не победили. Они просто отстояли свое право на собственную жизнь. И эта тихая, выстраданная победа была дороже любых норковых шуб и дизайнерских платьев. Она была настоящей.
