— Это что за … ерунда на тебе надета? Ты где это взял все? Это ж женское!
Виктор Степанович держал в руках чёрные эластичные лосины, растягивая их между пальцами, как будто прикасался к чему-то заразному. Его лицо, с резкими чертами и коротким ёжиком седых волос, исказилось в неприкрытом отвращении.
Максим замер на пороге комнаты, которую они с Настей занимали последние две недели. Чемоданы ещё не были до конца разобраны — они планировали быстро найти своё жильё в Петербурге. Но время шло, а переезд от родителей Насти всё откладывался.
— Это репетиционная одежда, Виктор Степанович, — Максим старался говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало. Он машинально пригладил тёмные волосы, собранные в небрежный пучок. — Я могу объяснить…
— Объяснить? — тесть фыркнул, отбрасывая лосины на кровать, словно опасаясь, что от долгого контакта с этой тканью его собственные брюки превратятся в подобную «мерзость». — Что тут объяснять? В моём доме мужик в колготках! В колготках, твою …. ! Настя, ты меня слышишь?
Настя показалась в дверях — худенькая, с тревожными глазами, так похожими на глаза матери, смотрящей с фотографии в гостиной.
— Папа, мы же говорили… Максим — танцор современного балета, это его профессиональная одежда.
— Профессиональная? — каждое слово Виктор Степанович выплёвывал, как косточку от вишни. — Профессия у мужика должна быть такая, чтоб руки в мозолях и спина мокрая от пота, а не… не это вот!
Он обвёл презрительным взглядом комнату, задержавшись на спортивной сумке Максима, из которой торчал край сценического костюма.
— Папа… — начала Настя, но тесть уже повернулся к Максиму, расправив плечи, будто готовился отдать приказ взводу.
— Слушай сюда, балерина, — каждый слог звучал отчетливо, сухо, жестко. — Ты живёшь в моей квартире, значит будешь подчиняться моим правилам, ясно? Завтра подъём в шесть ноль-ноль. Пробежка, зарядка. Будем делать из тебя мужика.
Виктор Степанович развернулся по-военному чётко и вышел, оставив после себя гнетущую тишину и запах одеколона «Шипр», который он использовал последние сорок лет — с тех пор, как вернулся из своей первой командировки в Афган.
— Прости, — шепнула Настя, опускаясь на кровать рядом с Максимом. — Я не думала, что будет настолько плохо.
Максим обнял жену, вдыхая запах её волос — ромашка и мёд. Что может быть дальше от запаха «Шипра» Виктора Степановича?
— Мы же договорились — это временно, — он поцеловал её в макушку. — Всего пара месяцев, пока не найдём своё жильё. Я выдержу.
На часах было 22:17. Послезавтра у Максима важная репетиция, а подъём, значит, в шесть. Всего семь с половиной часов на сон. Как раз тогда, когда режиссёр-постановщик потребовал от всех исполнителей быть свежими и полными энергии.
— Максим, — Настя смотрела на него так, словно хотела запомнить каждую черту его лица, — я ведь видела, как ты танцуешь. Это… волшебство. То, что ты делаешь на сцене — это настоящее искусство.
— Попробуй объяснить это полковнику в отставке, — Максим невесело усмехнулся. — Для него настоящее искусство — это разборка автомата с закрытыми глазами.
За стеной что-то с грохотом упало, и они оба вздрогнули.
— Клянусь, он это специально, — прошептала Настя.
Шесть утра наступило безжалостно…
Дверь в комнату распахнулась без стука. На пороге стоял Виктор Степанович — прямой, как штык, в спортивном костюме с лампасами. На груди — секундомер на шнурке.
— Подъём! — рявкнул он так, что, казалось, стёкла в окнах задрожали. — Время пошло!
Максим подскочил на кровати. Рядом сонно заворочалась Настя.
— Пап, сегодня же суббота, — пробормотала она, натягивая одеяло на голову.
— Враг не смотрит на календарь, — отрезал Виктор Степанович. — Три минуты на умывание, Плисецкий. Жду внизу у подъезда.
Максим с трудом разлепил глаза. В голове гудело — вчера они с труппой отмечали день рождения хореографа, и он вернулся за полночь.
— Иди, — Настя выглянула из-под одеяла. — Он не отстанет.
Через семь минут (опоздание на четыре минуты, которое Виктор Степанович демонстративно зафиксировал на секундомере) Максим стоял у подъезда, кутаясь в спортивную куртку. Утренний Петербург встречал их промозглым туманом и моросящим дождём.
— В армии за такое опоздание — наряд вне очереди, — процедил тесть. — Начнём с разминки. И не вздумай симулировать.
То, что Виктор Степанович называл «разминкой», больше походило на пытку. Приседания, отжимания, скручивания — всё в бешеном темпе, под счёт, без поблажек.
— Спину держи, колени не сгибай, локти к корпусу! — командовал он, расхаживая вокруг Максима, как надзиратель вокруг особо опасного преступника. — Что, тяжело? А ты думал, мужиком быть легко?
Максим молчал. Мышцы горели, но это ощущение было ему знакомо. Ежедневные многочасовые репетиции закалили его тело не хуже армейской подготовки. Только тесть этого, похоже, не понимал.
— А теперь — пробежка. До моста и обратно. Засекаю время.
Они бежали сквозь туман. Виктор Степанович — размеренно, чеканя шаг, словно до сих пор маршировал по плацу. Максим — легко, почти летя над асфальтом, и эта лёгкость, кажется, ещё больше злила тестя.
— Что ты как девка бежишь, — пыхтел он, стараясь не отставать. — Шире шаг! Тяжелее ступай!
Максим сбился с ритма, попытался бежать «по-мужски» — и тут же почувствовал неприятный укол в колене. Старая травма напомнила о себе.
Виктор Степанович это заметил.
— Что, ножку подвернул, балерина? — ухмыльнулся он. — В моё время с такими травмами в разведку ходили.
— В вашем цирке — свои правила, в моём — свои, — неожиданно для себя огрызнулся Максим. И тут же пожалел об этом.
Тесть остановился так резко, словно налетел на стену. Повернулся. Его глаза сузились.
— Повтори, что ты сказал?
Максим выпрямился. Что-то щёлкнуло внутри — может, та самая травма, а может, что-то ещё.
— Я сказал, что в каждой профессии свои требования. У вас — свои, у меня — свои.
Они стояли посреди набережной — седой полковник и долговязый танцор с собранными в хвост волосами. Прохожие обтекали их, как вода обтекает камни в реке.
— Профессия, значит, — Виктор Степанович произнёс это слово с таким презрением, будто говорил о чём-то постыдном. — У тебя не профессия, а… развлечение. Мужики воюют, строят, защищают. А не… скачут в трико.
— Я не просто «скачу», — Максим почувствовал, как кровь приливает к лицу. — Я создаю искусство. Заставляю людей чувствовать. Думать. Мечтать.
— Мечтать? — Виктор Степанович смерил его взглядом с головы до ног. — О чём мечтает моя дочь, когда её муж наряжается в колготки и прыгает по сцене?
Этот удар был ниже пояса. Максим стиснул зубы.
— Спросите у Насти. Она гордится мной.
— Гордится? — тесть хмыкнул. — Гордятся героями. Офицерами. Настоящими мужиками. А ты…
Он не закончил фразу, развернулся и зашагал к дому, оставив Максима стоять на промозглом ветру. И почему-то именно в этот момент, глядя в напряжённую спину Виктора Степановича, Максим понял: они с тестем похожи гораздо больше, чем хотели бы признать. Оба — упрямые. Оба — верные своим принципам. И оба — до смешного зависимые от мнения той хрупкой женщины, которая ждала их дома.
— Ты правда гордишься мной? — спросил Максим вечером, когда они с Настей остались одни в комнате.
Настя подняла голову от ноутбука — она переводила какую-то статью для научного журнала.
— О чём ты?
— Твой отец сказал сегодня… — Максим запнулся. — В общем, он считает, что ты не можешь гордиться мужем-танцором.
Настя отложила ноутбук и подсела к нему на кровать.
— Знаешь, когда я впервые увидела тебя на сцене, — начала она, глядя ему прямо в глаза, — я не могла дышать. Буквально. Как будто весь воздух выкачали из зала. То, как ты двигался… Это было похоже на… на откровение.
Она взяла его за руку.
— Папа просто не видел тебя таким. Он судит по шаблонам, которые вбили ему в голову ещё в советском военном училище. Для него мир чёрно-белый: есть настоящие мужики, и есть… все остальные.
— А я — «все остальные», — невесело усмехнулся Максим.
— Нет. Ты — другой. И в этом твоя сила. Папа просто ещё не понял.
Максим обнял её, зарываясь лицом в волосы.
— Я не хочу быть причиной конфликта между тобой и отцом.
— Не будешь, — Настя поцеловала его в шею. — Папа — как броня: снаружи — сталь, внутри — мягкий. Дай ему время.
За дверью раздались тяжёлые шаги, и Максим невольно отстранился — словно они с Настей делали что-то запретное.
Дни складывались в недели. Виктор Степанович был неумолим: подъём в шесть, зарядка, пробежка, затем скрупулёзный осмотр заправленной постели («уголки должны быть как у десантников!») и выговор за неправильно расставленную обувь в прихожей.
— Ботинки ставятся носками к стене, — повторял он, как мантру. — Чтобы в случае тревоги можно было сразу надеть и бежать.
— В случае какой тревоги? — не выдержал однажды Максим. — У нас что происходит? Наводнение? Нашествие инопланетян?
— Дисциплина или есть, или её нет, — отрезал Виктор Степанович. — Третьего не дано.
Это «третьего не дано» стало их негласным полем битвы. Тесть признавал только чёрное и белое. Максим же жил в мире оттенков — там, где движение могло выразить больше, чем слова, где тело становилось инструментом, рассказывающим истории без единого звука.
Однажды вечером Настя обнаружила их на кухне в разгар очередного спора.
— … Да как ты не понимаешь, для настоящего мужика важно уметь постоять за себя, — Виктор Степанович рубил воздух ладонью, словно забивал гвозди. — А ты что можешь? Пируэт крутануть, если хулиганы нападут?
— Между прочим, — Максим старался говорить спокойно, — современный танец требует отличной физической подготовки. Я могу отжаться семьдесят раз без перерыва. И подтянуться тридцать.
— Подтянуться? — Виктор Степанович презрительно фыркнул. — А схватку выдержать сможешь? Когда на тебя прут три амбала, а у тебя только голые руки?
— Папа, — вмешалась Настя, — у Максима чёрный пояс по айкидо. Он занимался с четырнадцати лет.
Виктор Степанович на мгновение замолчал, видимо, переваривая информацию.
— Айкидо? Это где в белых халатах руками размахивают? — он скептически покачал головой. — В реальной драке эти выкрутасы не помогут.
— Зато помогут в жизни, — негромко сказал Максим. — Айкидо учит использовать энергию противника против него самого. Не сопротивляться лобовой атаке, а перенаправлять её.
Их взгляды встретились через стол — напряжённые, изучающие.
— Ты поэтому до сих пор терпишь мои… методы воспитания? — неожиданно спросил Виктор Степанович. — Перенаправляешь энергию?
Максим впервые за всё время увидел в глазах тестя что-то похожее на уважение.
— Я терплю, потому что уважаю вас как отца Насти, — честно ответил он. — И потому что знаю: это временно.
Виктор Степанович хмыкнул, но как-то без прежнего запала.
— Не знаю, настоящий ты мужик или нет, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — но упрямства тебе не занимать. Это я уважаю.
Когда тесть вышел, Настя тихо сказала:
— Поздравляю. Это почти комплимент. По его меркам.
В жизни Максима был театр — там, за пределами квартиры Виктора Степановича, существовал другой мир. Мир, где его талант ценили, где он мог быть собой — парить над сценой, рассказывать истории своим телом, заставлять зрителей затаить дыхание от восхищения.
Через два месяца после переезда в Петербург его утвердили на главную партию в новой постановке. Когда Максим рассказал об этом Насте, она завизжала от восторга и повисла у него на шее.
— Это потрясающе! Главная роль! Я так тобой горжусь!
Они стояли в коридоре, обнявшись, когда из своей комнаты вышел Виктор Степанович.
— Что за шум? — поинтересовался он, окидывая их недовольным взглядом.
— Папа, у Максима главная роль в новой постановке! — воскликнула Настя. — Это очень престижно. Премьера через месяц.
— Главная роль? — тесть смерил Максима оценивающим взглядом. — И что, много платят за эти… выкрутасы?
— Достаточно, — сдержанно ответил Максим.
— Для чего «достаточно»? Чтобы семью содержать? Квартиру снять? Или только на блестяшки для костюмов хватит?
— Папа! — возмутилась Настя.
— Что «папа»? Я реалист. Мужчина должен обеспечивать семью, а не…
— Я обеспечиваю, — перебил его Максим. В его голосе появились стальные нотки. — Мы с Настей уже смотрим квартиры. Через месяц съедем.
Что-то промелькнуло в глазах Виктора Степановича — не то удивление, не то… разочарование?
— Съедете? — он перевёл взгляд на дочь. — Куда это?
— Папа, мы же с самого начала говорили, что это временно, — мягко напомнила Настя. — Нам нужно своё пространство.
— Своё пространство, — повторил Виктор Степанович, словно пробуя эти слова на вкус. — Что ж… Флаг вам в руки.
Он развернулся и ушёл в свою комнату, оставив их в недоумении.
— Мне показалось, или он расстроился? — прошептал Максим.
Настя задумчиво посмотрела на закрытую дверь отцовской комнаты.
— Знаешь… Мне кажется, он к тебе привязался. По-своему.
— Привязался? — Максим не смог сдержать смешка. — Он же ненавидит каждый мой вздох.
— Не скажи, — Настя покачала головой. — Я заметила, что в последнее время он постоянно рассказывает о тебе своим друзьям-офицерам. «А вот мой зять то, мой зять это…»
— Да ладно? — Максим не поверил своим ушам. — Что именно он рассказывает?
— Что ты дисциплинированный. Что с тобой можно вести мужской разговор. И что у тебя, оказывается, чёрный пояс по айкидо. Это для него очень важно.
Максим хотел что-то ответить, но в этот момент в прихожей раздался странный звук — не то всхлип, не то кашель. Они с Настей переглянулись и поспешили туда.
На пороге квартиры, тяжело опираясь на трость, стояла бабушка Насти — Клавдия Петровна, мать Виктора Степановича. Её лицо было бледным, дыхание — прерывистым.
— Бабушка! — Настя бросилась к ней. — Что случилось? Почему ты одна? Где папа?
— Он… на встрече… с однополчанами, — с трудом выговорила Клавдия Петровна. — Я… не хотела мешать… Думала, сама дойду…
Её голос прервался хриплым кашлем, и она пошатнулась. Максим мгновенно оказался рядом, подхватив пожилую женщину под руку.
— Давайте я помогу, — сказал он, осторожно поддерживая её. — Настя, позвони отцу. Скажи, что бабушке плохо.
Клавдия Петровна судорожно хватала воздух ртом, и Максим сразу понял: приступ астмы. Он бывал у своего хореографа, когда того скручивало подобным образом.
— У вас есть ингалятор? — спросил он, помогая ей пройти в гостиную и опуститься в кресло.
Клавдия Петровна слабо кивнула и указала на сумочку. Максим быстро нашёл ингалятор, помог ей сделать два вдоха. Но лучше не становилось.
— Настя, набирай скорую, — сказал он, не отрывая взгляда от лица пожилой женщины. — Скажи: приступ астмы, тяжёлая форма. Пусть поторопятся.
Следующие пятнадцать минут растянулись в вечность. Настя лихорадочно названивала отцу — тот не брал трубку. Клавдии Петровне становилось хуже. Её губы приобрели синеватый оттенок, каждый вдох давался с мучительным хрипом.
— Помогите ей принять правильное положение, — скомандовал диспетчер скорой по телефону. — Слегка наклоните вперёд, руки на колени. Держите в тепле. И постарайтесь успокоить.
Максим выполнял все инструкции чётко, без паники. Он укутал Клавдию Петровну пледом, помог ей сесть так, чтобы облегчить дыхание, и всё время разговаривал с ней — спокойно, уверенно:
— Дышите со мной, Клавдия Петровна. Медленно, через нос. Вот так, молодец. Теперь задержите на счёт два… И выдох через сложенные губы. Отлично. Ещё раз…
Дверь распахнулась с грохотом — на пороге стоял Виктор Степанович. Его лицо было перекошено от страха.
— Мама! — он бросился к Клавдии Петровне. — Что с ней?
— Приступ астмы, — ответил Максим, не прерывая дыхательные упражнения. — Скорая уже едет. Спокойнее, Виктор Степанович. Ваше волнение может ей передаться.
— Что я должен делать? — В голосе полковника впервые звучала растерянность.
— Найдите ещё один плед или одеяло. И принесите горячей воды — это немного поможет.
Виктор Степанович кивнул и метнулся выполнять указания. Он выглядел непривычно: без командирской осанки, с испуганными глазами, суетливый, как подросток.
Когда приехала скорая, фельдшер с удивлением обнаружил, что неотложные меры уже приняты, а состояние пациентки стабилизировано настолько, насколько это возможно в домашних условиях.
— Вы медик? — спросил он Максима, пока его напарник готовил капельницу.
— Нет, танцор.
Фельдшер удивлённо вскинул брови.
— Профессиональный танцор, — пояснил Максим. — У нас в труппе есть астматики. Мы все проходим инструктаж, как действовать в критических ситуациях.
В больницу с Клавдией Петровной поехал Виктор Степанович. Перед тем как сесть в машину скорой, он обернулся к Максиму. В его взгляде читалась целая буря эмоций.
— Спасибо, — сказал он коротко. И добавил, словно через силу: — Сынок.
Это «сынок» повисло в воздухе между ними — неожиданное, непривычное, переворачивающее всё с ног на голову.
Когда семь дней спустя Клавдию Петровну выписали из больницы, Виктор Степанович настоял, чтобы она переехала к ним. «Временно, пока не окрепнет», — сказал он, но все понимали: это означает, что отныне она будет жить здесь постоянно.
Максим и Настя уступили ей свою комнату, а сами перебрались на раскладной диван в гостиной.
— Вы же собирались съезжать, — неуверенно сказал Виктор Степанович, когда они втроём пили чай на кухне.
— Успеем, — ответил Максим. — Клавдии Петровне сейчас нужен уход. И потом, мы не можем оставить вас одних — вдруг понадобится срочная помощь.
Виктор Степанович долго смотрел на него поверх чашки, словно пытался разгадать какой-то шифр.
— Знаешь, — сказал он наконец, — я ведь был уверен, что в критической ситуации ты растеряешься. Запаникуешь. Всё-таки… не военная косточка.
Максим пожал плечами.
— Сцена учит держать нервы в узде не хуже, чем армия. Одно неверное движение — и весь спектакль под откос. Вся труппа зависит от каждого.
— Как в бою, — неожиданно сказал Виктор Степанович. — Там тоже все зависят друг от друга. Один струсил — всем крышка.
Они замолчали. Впервые за всё время их разговор не походил на словесную дуэль.
— Ты так и не рассказал, что за роль тебе дали, — вдруг произнёс Виктор Степанович.
Настя с изумлением уставилась на отца.
— Главную, — ответил Максим, тоже удивлённый внезапным интересом тестя. — Это современная интерпретация «Пера Гюнта» Ибсена. Знаете такую пьесу?
Виктор Степанович задумался.
— В школе проходили… Что-то про парня, который от жизни бегал, вместо того чтобы с проблемами бороться.
— Именно, — кивнул Максим. — Только наша версия немного другая. У нас Пер Гюнт — человек, который ищет себя в мире, где никто не понимает его стремлений.
По лицу Виктора Степановича скользнула тень понимания…
Премьера была назначена на восемь вечера. Виктор Степанович сидел во втором ряду, неуклюже выпрямившись в кресле, словно находился на военном параде, а не в театре. Настя устроилась рядом, Клавдия Петровна — по другую руку от сына. Она настояла, что пойдёт, несмотря на слабость после больницы.
— Я должна увидеть, как танцует Максимушка, — сказала она решительно. — Раз уж он спас мне жизнь, хочу знать, за что я ему обязана.
Свет в зале погас. Зазвучала странная, непривычная для уха Виктора Степановича музыка — резкая, с рваным ритмом. На сцене появились танцоры в обтягивающих костюмах, и среди них — Максим.
Виктор Степанович напрягся, ожидая увидеть что-то женоподобное, жеманное. Но то, что происходило на сцене, больше напоминало бой. Танцоры двигались с такой силой и точностью, что казалось — ещё немного, и сцена не выдержит.
А потом Максим остался один в луче света. И начал свой танец…
Виктор Степанович подался вперёд. Он не понимал современного танца, не разбирался в хореографии, но то, что делал его зять, было… мощно. В каждом движении чувствовалась такая внутренняя сила, такая концентрация, что невольно перехватывало дыхание. Это был танец воина — человека, который сражается с целым миром и с самим собой.
— Вот это да, — невольно вырвалось у Виктора Степановича.
Сидящая рядом Клавдия Петровна тихо усмехнулась.
— А ты думал, он там в пачке порхает? — шепнула она. — Посмотри на его мышцы. Как у десантника твоего.
К концу представления Виктор Степанович не знал, что думать. Всё его мировоззрение, все представления о «мужской» и «немужской» работе трещали по швам.
За кулисами их встретил Максим — взмокший, уставший, но с горящими глазами.
— Ну как? — спросил он, переводя дыхание.
— Неплохо машешь ногами, — проворчал Виктор Степанович, но без прежней язвительности. — Только я всё равно не понял, про что всё это было.
— Про поиск себя, — улыбнулся Максим. — Про то, что иногда нужно пройти через непонимание, чтобы найти свой путь.
Их взгляды встретились — зятя и тестя, таких разных и таких похожих в своём упрямстве.
— Ладно, признаю, — неохотно сказал Виктор Степанович. — Это… впечатляет. Но всё равно странно.
— Странно — не значит плохо, — заметил Максим.
— Может, и так, — Виктор Степанович нахмурился, словно пытаясь разрешить сложную тактическую задачу. — Знаешь, когда у нас в полку появился новый снайпер, здоровенный такой парень из Сибири, все думали — настоящий медведь. А потом узнали, что он раньше в балете танцевал. Я его за это постоянно подкалывал. А он в итоге мне жизнь спас в одной передряге. Из-за своей… балетной гибкости.
Это признание, видимо, далось ему нелегко.
— Так что… — Виктор Степанович откашлялся. — Может, в твоих прыжках что-то и есть.
Через месяц Максим и Настя всё-таки переехали. Нашли небольшую квартиру недалеко от театра — тесноватую, но свою. Виктор Степанович помогал с переездом, командуя грузчиками с такой строгостью, словно руководил военной операцией.
— Эй, аккуратнее с этим ящиком! Там костюмы! — рявкнул он на одного из рабочих. И добавил, обернувшись к изумлённому Максиму: — Что? Это же твой рабочий инструмент. Как у меня автомат.
Когда всё было расставлено, Виктор Степанович осмотрелся по сторонам.
— Тесновато, — заключил он. — Но для начала сойдёт.
— Спасибо за помощь, — сказал Максим, протягивая руку.
Виктор Степанович помедлил секунду, а потом вместо рукопожатия сгрёб зятя в охапку и крепко обнял.
— Береги Настю, — пробормотал он. — И… себя тоже береги. На гастролях этих своих.
Максиму только что утвердили поездку на международный фестиваль современного танца.
— Обязательно, — пообещал он.
Когда Виктор Степанович ушёл, Настя обняла мужа.
— Видишь? Я же говорила, что он оттает.
— Не оттаял, — покачал головой Максим. — Просто увидел меня другими глазами. И я его тоже.
Он подошёл к окну. За окном шумел вечерний Петербург — город, где смешались традиции и авангард, закостенелость и свобода. Город контрастов, как и их с Виктором Степановичем отношения.
— Знаешь, — сказал Максим, не оборачиваясь, — твой отец научил меня кое-чему важному.
— Чему же? — Настя подошла и встала рядом.
— Что иногда нужно выйти за рамки привычного, чтобы увидеть настоящую силу. Его — в искусстве. Мою — в дисциплине.
За окном начинался дождь. Виктор Степанович шагал по набережной, высоко подняв воротник куртки. В кармане лежали два билета на следующий спектакль Максима. Один — для него, второй — для старого однополчанина, которому он битый час доказывал, что современный танец — это вовсе не то, что они думали. И что его зять — чёрт возьми — один из лучших в этом деле.
