— Ты меня вообще слышишь, Полина? Я не прошу, я говорю, как лучше будет. Для всех нас. Витеньке статус нужен, он же мужчина, ему на старой колымаге к офису подъезжать стыдно. А у тебя двушка пустует, пыль собирает. Ну, не пустует, квартиранты там, копейки какие-то платят. Но это разве деньги? — Галина Петровна поджала губы, накрашенные морковной помадой, и выразительно постучала наманикюренным пальцем по столешнице. Звук вышел сухой, как щелчок затвора. — Продашь, купим ему кроссовер нормальный, а остаток… ну, на ремонт тебе добавим. Или шубу купишь.
Полина смотрела на мать и чувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, начинает разворачиваться холодная, тяжелая пружина. Не было ни дрожи в руках, ни желания заплакать. Только глухое, вязкое удивление. Она медленно отставила чашку с давно остывшим чаем. Чай покрылся тонкой, противной пленкой, похожей на нефтяное пятно.
— Мам, ты сейчас серьезно? — голос Полины прозвучал ровно, даже слишком. Она работала начальником смены на логистическом складе, где водители фур и грузчики понимали только четкие команды и интонации, не терпящие возражений. Эта привычка говорить веско и мало въелась в нее, как запах солярки и картона. — Ты предлагаешь мне продать мою недвижимость, которую я пять лет в ипотеке зубами выгрызала, чтобы Витя купил игрушку?
— Какую игрушку?! — взвилась Галина Петровна, и ее крупные, тяжелые серьги с фальшивыми рубинами качнулись, словно маятники. — Это средство передвижения! Ему карьера нужна! А ты… ты эгоистка, Поля. Всегда только о себе думала. У тебя и так есть где жить, муж твой, слава богу, с квартирой. А брат мыкается.
Полина усмехнулась. «Мыкается». Витенька, которому тридцать два года, «мыкался» на должности младшего менеджера уже четвертый год, меняя машины чаще, чем носки, и каждый раз с убытком.
— Я не буду ничего продавать, — отрезала она. — Тема закрыта. Салат передай, пожалуйста.
Но Галина Петровна была не из тех, кто отступает после первого залпа. Она была похожа на тяжелый танк в цветочном платье — перла напролом, не замечая окопов и заграждений.
— Ты не понимаешь, — голос матери стал вкрадчивым, с той самой ноткой, от которой в детстве хотелось спрятаться под кровать. — Мы уже присмотрели вариант. Белый, кожаный салон, пробег минимальный. Витя уже задаток почти внес. Он на тебя рассчитывает. Он сестре верит. А ты что, родную кровь предашь из-за бетонной коробки?
На следующий день Витя явился лично. Полина как раз вернулась со смены, уставшая до звона в ушах. Ей хотелось тишины, горячего душа и тупого сериала про расследования, а не семейных разборок. Но звонок в дверь разорвал тишину квартиры.
На пороге стоял брат. В модном, но тесноватом пиджаке, с неизменной ухмылкой, которая когда-то казалась обаятельной, а теперь вызывала лишь желание проверить, на месте ли кошелек.
— Привет, сеструха! — он просочился в прихожую, не дожидаясь приглашения. От него пахло дорогим, но резким одеколоном и табаком. — Мать сказала, ты там ломаешься? Да брось, Поль. Дело верное. Я через полгода отобью, клянусь. У меня тема есть, вложения нужны, а тачка — это для представительности. Партнеры, понимаешь? Они на метро не ездят.
Полина прислонилась плечом к косяку, скрестив руки на груди. Она была в домашней футболке и спортивных штанах, без косметики, с небрежно стянутыми резинкой волосами цвета воронова крыла. Внешне она совсем не походила на Витю. Он был рыхловатый, светлый, с мягкими чертами лица, как у матери, а она — вся из углов и резких линий, в отца, которого не стало десять лет назад.
— Витя, — устало произнесла она. — У меня нет лишних пяти миллионов. И квартиры лишней нет. Та, что на Садовой — это моя пенсия. Моя страховка. Если меня завтра уволят или я ногу сломаю, я на эти деньги жить буду.
— Типун тебе на язык! — Витя махнул рукой, проходя на кухню и по-хозяйски открывая холодильник. — Чего ты каркаешь? Никто тебя не уволит, ты же там как цепной пес, незаменимая. А квартира… Ну продашь, ну купишь потом другую, поменьше. Или вообще вложимся в мою тему, я тебе проценты буду платить. Выше банка!
Он достал банку соленых огурцов, подцепил один вилкой прямо из банки и смачно хрустнул.
— Нет, — сказала Полина. — И закрой холодильник. Ты не голодный, ты наглый.
Витя замер, огурец застыл у рта. Его лицо медленно наливалось красным. Это была его особенность — он краснел пятнами, когда злился или когда его ловили на лжи.
— Ты чего такая жадная стала? — процедил он. — Мы же семья. Мать ночами не спит, переживает. У нее давление, между прочим. А ты… Сидишь на своих метрах, как собака на сене. Тебе жалко для брата?
— Мне не жалко, Витя. Мне просто не все равно на свое будущее. А твое «представительство» перед партнерами — это пыль. Работать начни нормально, а не схемы мутные крутить.
Витя швырнул вилку в раковину. Звон металла о металл прозвучал как выстрел.
— Ну смотри, Полина. Мать тебе этого не простит. Она уже всем родственникам сказала, что ты поможешь. Тетя Зина из Саратова звонила, поздравляла, говорила, какая у нас дружная семья. А ты теперь нас всех перед людьми позоришь?
— Пусть тетя Зина тебе свою дачу продаст, — спокойно ответила Полина, открывая входную дверь. — Выход там…
Началась телефонная атака. Галина Петровна звонила не часто, но метко. Раз в два дня, в самое неудобное время — когда Полина принимала товар или совещалась с логистами.
— Доченька, — голос матери в трубке дрожал, — я тут с давлением лежу. Врача вызывали. Витенька так расстроился, у него сделка срывается. Он ведь уже договорился…
— Мам, вызови скорую, если плохо, — отвечала Полина, не отрываясь от монитора с накладными. — А про сделку я слушать не хочу.
— Ты черствая! — взрывалась трубка. — В кого ты такая уродилась? Отец твой тоже вечно каждую копейку считал, вот и помер, не пожив по-человечески! А мы живые, нам сейчас жить надо!
Полина сбрасывала вызов. Блокировать мать она не хотела — мало ли, действительно что-то серьезное случится. Но каждый звонок был как удар током.
Подключилась «тяжелая артиллерия». Позвонила крестная, тетя Люба.
— Полечка, здравствуй, — начала она издалека, елейным голосом. — Как дела, как муж? Слышала, вы ремонт планируете? Молодцы. А вот у Гали сердце болит. Ты же знаешь, как она Витю любит. Он же младшенький, ему труднее. Ты сильная, ты пробивная, а он… ну, мягкий он. Ему поддержка нужна. Неужели тебе куска бетона жалко? Это же всего лишь стены. А отношения — это на всю жизнь.
— Тетя Люба, — перебила ее Полина. — Вы когда дяде Мише машину покупали, вы свою квартиру продавали?
— Ну ты сравнила! — возмутилась крестная. — У нас ситуация другая была. И вообще, не дерзи старшим. Мы тебе добра желаем. Смотри, останешься одна со своими стенами, никто стакан воды не подаст.
— Зато в своей квартире этот стакан выпью, а не на вокзале, — буркнула Полина и отключилась.
Она чувствовала себя осажденной крепостью. Ей казалось, что весь мир сговорился, чтобы заставить её чувствовать вину за то, что она заработала. За то, что она не хочет спонсировать инфантилизм взрослого мужика.
Через неделю мать пригласила её на «серьезный разговор» в нейтральное место — кафе возле парка. Полина согласилась, надеясь поставить окончательную точку.
Галина Петровна сидела за столиком у окна, величественная, как ледокол в полынье. На ней было новое платье с крупными цветами и тот самый «парадный» гарнитур бижутерии. Рядом сидел Витя, уткнувшись в телефон, и даже не поднял головы, когда Полина подошла.
— Садись, — мать кивнула на стул. — Заказала тебе оливье, ты же любишь.
Полина села, но к приборам не притронулась.
— Я не голодна. Говорите, что хотели, у меня мало времени.
— Полина, мы тут посовещались с Витей, — начала мать торжественно, словно зачитывала приговор. — И решили так. Ты оформляешь дарственную на квартиру на меня. Я её продаю сама, чтобы тебя не утруждать бумажками. Деньги делим: Вите на машину, остальное положим на вклад на мое имя, но это будет твое наследство. Потом. Когда меня не станет.
Полина поперхнулась воздухом. Наглость этой схемы была настолько монументальной, что даже восхищала.
— Дарственную? — переспросила она. — На тебя? Чтобы ты Вите купила машину, а остаток… проела?
— Почему проела?! — возмутился Витя, наконец оторвавшись от экрана. — Вклад! Проценты будут капать. Маме прибавка к пенсии.
— То есть я отдаю свою квартиру, стоимостью, на минуточку, миллионов семь сейчас, чтобы Витя катался на машине за пять, а два миллиона мама положила себе на книжку? — Полина говорила громко, и люди за соседними столиками начали оборачиваться. — А мне что? «Спасибо» в карман?
— Тебе — спокойствие матери! — рявкнула Галина Петровна. — И совесть чистая! Ты богатая, у тебя зарплата вон какая, муж есть. А брат бедствует!
— Витя не бедствует, Витя ленится, — Полина встала. Стул с противным скрежетом отъехал назад. — Слушайте меня внимательно. Квартира моя. Документы на меня. Никаких дарственных, никаких продаж. Если Вите нужна машина — пусть идет работать на склад, у нас грузчики требуются, зарплата сдельная, график сутки через двое. На «Ладу» за год заработает.
— Ты мне не дочь! — взвизгнула мать, багровея. — Прокляну! Знать тебя не хочу! Жадюга! Чтоб тебе эти деньги поперек горла встали!
— И вам не хворать, — бросила Полина.
Она вышла из кафе, чувствуя спиной ненавидящие взгляды родни. На улице шел мелкий, противный дождь, но ей казалось, что воздух стал чище.
Прошел месяц.
Телефон молчал. Полина сначала дергалась, проверяла мессенджеры, но там было пусто. Ни открыток с праздниками, ни просьб, ни упреков. Тишина.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, она увидела возле своего подъезда знакомую фигуру. Это была соседка матери, тетя Валя.
— Полечка! — кинулась она к ней. — Ой, беда-то какая!
У Полины упало сердце.
— Что с мамой?
— Да жива она, жива, чего ей сделается, — замахала руками соседка. — Витька твой, паразит! Влез-таки в долги! Набрал микрозаймов, говорят, на какую-то «крипту», прости господи. Коллекторы теперь двери им расписывают. Галина ко мне приходила, плакала, просила денег занять. Говорит, Полинка, змея, отказала, вот сыночек и пошел на крайние меры от безысходности.
Полина прикрыла глаза. Значит, виновата все равно она. Не дала на игрушку — толкнула в долговую яму. Логика железная, непробиваемая.
— Спасибо, что сказали, теть Валь.
— Ты бы позвонила ей, Поля. Жалко же, старая она…
— Нет, — твердо сказала Полина. — Если я сейчас вмешаюсь, я буду платить за его долги всю жизнь. Пусть сами разбираются. У Вити есть руки, ноги и голова. Пусть выкручивается.
Она поднялась в свою квартиру, включила свет. Тихо. Спокойно. Никто не требует, не манипулирует, не давит на жалость. Она подошла к окну. Внизу, в мокром дворе, кто-то пытался завести старую «девятку», машина чихала и не хотела ехать.
Полина налила себе чаю — свежего, горячего. Сделала глоток. Ей было жаль мать, где-то очень глубоко. Но она понимала: если бы она тогда продала квартиру, сейчас не было бы ни квартиры, ни машины (Витя бы её разбил или проиграл), а долги были бы те же.
Она сохранила не просто метры. Она сохранила себя. И это стоило любой тишины в телефоне.
На экране смартфона высветилось сообщение от незнакомого номера. Она открыла.
«Сестра, выручай. Срочно надо 50 кусков, иначе меня уроют. Мать не знает. Я все отдам, честно».
Полина посмотрела на сообщение. Палец завис над кнопкой «Блокировать». Она вспомнила лицо матери в кафе, перекошенное злобой. Вспомнила свои пять лет ипотеки, когда экономила на еде и ходила в одних ботинках три сезона.
Она нажала «Заблокировать». Потом выбрала контакт матери и сделала то же самое.
За окном дождь смывал пыль с города, а Полина наконец-то чувствовала, что дышит полной грудью. Жизнь продолжалась, сложная, жесткая, но — своя.
