Валентина Петровна всегда считала, что Новый год — это праздник, который нужно заслужить. Не просто так сесть за стол и набить живот оливье, нет. Этому должен предшествовать ритуал: три дня генеральной уборки, забег по магазинам с тяжелыми сумками, варка холодца в ночь с двадцать девятого на тридцатое и, конечно, героическое выражение лица в момент речи президента. Если ты не упала без сил в одиннадцать вечера — праздник не считается состоявшимся.
Именно с этой философией Валентина Петровна, женщина пятидесяти восьми лет, полная жизненной энергии и педагогического стажа, планировала встретить грядущий год Дракона. Планировала она его, разумеется, не одна, а в кругу семьи. То есть — у сына.
Сын Паша был мальчиком хорошим, но с браком ему, по мнению Валентины Петровны, повезло своеобразно. Алена была девушкой современной. Слишком современной. В ее вселенной котлеты можно было купить в кулинарии («Мам, ну они же там из мяса, я состав читала!»), а полы мыть роботом-пылесосом, который Валентина Петровна про себя называла «шайтан-тарелкой». Эта тарелка вечно путалась под ногами и жужжала, как рассерженный шмель, но толку от нее, по мнению свекрови, было чуть меньше, чем от старой доброй тряпки.
— Пашенька, я тут подумала, — начала Валентина Петровна телефонный разговор за две недели до праздника. — Чего вам одним куковать? Я к вам тридцатого приеду. Утку сделаю. Холодец сварю. А то Алена твоя опять суши закажет, прости господи, от сырой рыбы глисты бывают.
Паша на том конце провода вздохнул. Вздох был тяжелым, как мешок с картошкой.
— Мам, мы хотели вдвоем… Ну, спокойно посидеть. Шампанское, кино…
— Кино и я посмотрю! — бодро парировала Валентина Петровна. — «Иронию судьбы» никто не отменял. А вдвоем вы и так каждый день сидите. Всё, не спорь. Я уже билет на электричку присмотрела, чтобы без пробок.
Алена стояла у окна и гипнотизировала серый декабрьский двор. Снег, превратившийся в грязную кашу, идеально гармонировал с её настроением. Паша только что, пряча глаза и переминаясь с ноги на ногу, сообщил «радостную» новость.
— Она приезжает тридцатого, — повторил он, виновато ковыряя вилкой макароны по-флотски (которые, кстати, Алена приготовила сама, вопреки мифам свекрови).
— Паш, мы же договаривались, — тихо сказала Алена, не оборачиваясь. — Я купила то платье с открытой спиной. Я заказала столик на вечер тридцатого, чтобы проводить старый год. Мы хотели тридцать первого просто валяться в пижамах, есть бутерброды с икрой и смотреть «Гарри Поттера».
— Ну Ален, это же мама… Она одна. Отец-то… ну, ты знаешь.
— Отец от нее сбежал в гараж пять лет назад и живет там счастливее, чем во дворце, — буркнула Алена. — Паш, я не вывезу. Честно. У меня отчетный период на работе, я приползаю домой мертвая. Мне не нужен холодец. Мне нужна тишина.
Паша подошел, обнял её за плечи. От него пахло офисным кофе и усталостью.
— Потерпи, а? Ну три дня всего. Она же как лучше хочет. Утку привезет.
— Утку, — эхом отозвалась Алена. — Знаю я эту утку. Сначала она будет эту утку пять часов мариновать, занимая всю кухню, потом три часа запекать, требуя подавать ей фольгу и прихватки, а потом мы будем эту утку есть и слушать, что у меня шторы не того оттенка и что нам давно пора рожать, потому что «часики-то не электронные».
Валентина Петровна прибыла ровно по расписанию, как скорый поезд «Москва — Владивосток». С ней были: две сумки на колесиках, пакет с банками (соленые огурцы, варенье, лечо — «в магазине одна химия!») и боевой настрой.
— Ой, ну и духота у вас! — с порога заявила она, расстегивая пальто. — Проветривать надо, Паша, кислородное голодание мозга ведет к снижению работоспособности. Алена, здравствуй. Ты похудела, что ли? Одни глаза остались. Не кормит тебя муж? Или ты его?
Алена натянула дежурную улыбку, ту самую, которую использовала для особо вредных клиентов.
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Мы прекрасно питаемся. Давайте сумки.
Началось.
Первым делом Валентина Петровна провела ревизию холодильника.
— Так, это что? Майонез «Легкий»? Выбрасывай. Это таблица Менделеева. Я домашний взобью. Яйца где? С1? Надо было деревенские брать, у бабы Нюры. Ну ладно, с паршивой овцы… А это что за зелень пожухлая? Алена, у хорошей хозяйки зелень в стаканчике с водой стоит, а не в пакете гниет.
Алена молча сжала зубы так, что скулы заболели. Она ушла в спальню, якобы переодеться, и написала подруге в мессенджер: «СОС. Операция «Утка» началась. Эвакуация невозможна».
Подруга ответила смайликом, рыдающим от смеха: «Держись. Моя вообще приехала с набором своих тряпок для пыли, потому что мои «недостаточно микрофибровые»».
Вечер тридцатого прошел под знаком «великой готовки». Столик в ресторане пришлось отменить. Валентина Петровна заявила, что тратить пять тысяч на «размазанную по тарелке еду» — это преступление против семейного бюджета, особенно когда у Паши ипотека.
— Пашенька, подай мне ту терку. Нет, не эту, современную, дрянь это, а не терка. Вон ту, советскую, железную. Она надежная.
— Мам, мы ее выбросили год назад, она ржавая была, — виновато сказал Паша.
Валентина Петровна замерла с морковью в руке. Взгляд её был полон скорби.
— Выбросили? Вещь? Которая еще сто лет бы прослужила? Ну, конечно. Вы сейчас всё выбрасываете. И вещи, и отношения, и традиции. Поколение потребителей.
Алена, сидящая за ноутбуком в углу кухни (ей нужно было доделать отчет), громко клацнула клавишей Enter.
— Валентина Петровна, мы не выбросили, мы заменили на новую. Более удобную. И безопасную.
— Безопасную… — фыркнула свекровь. — Жить вообще вредно, Алена. А морковку надо тереть с душой.
К ночи кухня напоминала поле битвы. Мука была везде, даже на носу у Паши. Валентина Петровна, раскрасневшаяся, командовала парадом. Холодец булькал, утка мариновалась, овощи варились.
— А теперь, — торжественно объявила она в час ночи, — будем лепить пельмени. Свои, домашние. На первое число.
— Мам, какие пельмени? — взвыл Паша. — Я спать хочу!
— Спать на пенсии будешь. Твой дед, царствие небесное, мог мешок пельменей налепить после смены на заводе. Садитесь. Тесто я уже завела.
Алена встала из-за стола. Стул противно скрипнул по ламинату.
— Я пас. Я иду спать. Завтра тяжелый день.
— Конечно, иди, — елейным голосом сказала Валентина Петровна. — Отдыхай, деточка. Мы с сыном пообщаемся, давно не виделись. Ему полезно матери помочь, вспомнить детство.
Алена ушла, но слышала через стенку приглушенный голос свекрови: «…совсем тебя загоняла… бледный такой… ипотека эта кабальная… а она на маникюр ходит, я видела чек на тумбочке… две тыщи, Паша! Две тыщи за когти! Можно мешок картошки купить и свинины килограмма три…»
Утро тридцать первого декабря началось не с кофе. Оно началось со звука пылесоса. Того самого, обычного, проводного, который Валентина Петровна извлекла из недр кладовки.
— Вставайте, сони! — кричала она, перекрывая гул мотора. — Солнце уже высоко! Новый год на носу, а у нас еще люстра не мытая!
Алена открыла глаза. На часах было 8:15. Единственный выходной, когда можно было выспаться. Внутри закипало что-то темное и горячее, как лава.
Она вышла на кухню. Там уже царил идеальный порядок, но какой-то… чужой. Её чашки стояли не там. Полотенца висели не так. Даже губка для посуды лежала под другим углом. Пространство было захвачено.
— Доброе утро, — буркнула Алена, включая кофемашину.
— Не пей эту гадость натощак, — тут же среагировала Валентина Петровна, протирая фасад гарнитура. — Я тебе кашку сварила. Овсяную. На воде, как ты любишь, для фигуры. Хотя, куда тебе еще худеть, и так одни мослы. Мужики, Алена, любят, чтоб было за что подержаться.
— Паша любит меня такой, какая я есть, — резко ответила Алена, наливая кофе.
— Это пока молодой, — философски заметила свекровь. — А потом захочется уюта, мягкости. А у тебя всё углы, углы… И в характере, и в фигуре.
В этот момент на кухню выполз заспанный Паша.
— О, каша! — обрадовался он. — Как в детстве.
Это стало последней каплей. Предательство мужа. Каша как в детстве.
Днем ситуация накалилась. Алена хотела накрыть стол в стиле «минимализм»: красивые тарелки, свечи, еловые ветки. Валентина Петровна настаивала на скатерти с петухами (подарок тети Любы десятилетней давности, который она привезла с собой) и хрустальных салатницах.
— Это модно, Алена! Винтаж!
— Это колхоз, Валентина Петровна. У нас современный интерьер.
— У вас не интерьер, у вас операционная. Белое всё, серое. Глазу зацепиться не за что. А скатерть — это душа!
Паша метался между ними, как маятник.
— Девочки, не ссорьтесь. Ну давайте постелим скатерть, а сверху еловые ветки?
— Нет! — хором ответили обе.
В шесть вечера Валентина Петровна решила, что Алена неправильно режет сыр.
— Ну кто так режет? Ломти толщиной с палец! Это же Пармезан, он денег стоит! Его надо стружечкой, прозрачно! Дай сюда нож.
Она выхватила нож из рук невестки. Алена отшатнулась, задела локтем бокал с вином, который стоял на краю стола. Бокал полетел на пол. Звон стекла. Красное пятно на светлом ламинате.
— Вот! — торжествующе воскликнула Валентина Петровна. — Руки-крюки! Я же говорила! Ничего доверить нельзя. Паша, неси тряпку, быстро! Соль неси, чтоб пятна не было!
Алена стояла и смотрела на растекающуюся лужу. В ней отражалась лампочка. И лицо свекрови, искаженное праведным гневом и удовлетворением от собственной правоты.
— Уйдите, — тихо сказала Алена.
— Что? — не поняла Валентина Петровна. — Ты еще и хамишь? Я тут стараюсь, готовлю, убираю, а ты…
— Я сказала, уйдите из кухни! — голос Алены сорвался на крик. — И ты, Паша, тоже! Оставьте меня одну!
Валентина Петровна поджала губы, превратив их в куриную гузку.
— Нервная какая. ПМС, небось. Пойдем, Паша. Пусть успокоится. Истеричка.
Они ушли в гостиную смотреть телевизор. Алена вытерла вино. Руки тряслись. Она села на пол и заплакала. Не от обиды, а от бессилия. От того, что ее дом перестал быть ее крепостью.
Время близилось к десяти. Валентина Петровна вышла из гостиной в нарядном платье с люрексом.
— Ну что, хозяюшка, успокоилась? Давай на стол метать. Скоро Камчатка Новый год встречать будет.
Алена сидела за пустым столом. Скатерти с петухами не было. Была голая столешница.
— Валентина Петровна, — сказала она ровным, ледяным тоном. — А почему вы не едете к себе домой?
Свекровь замерла.
— В смысле? Ты что, выпила уже?
— Нет. Я просто хочу понять. У вас есть своя квартира. Свой телевизор. Своя жизнь. Зачем вы здесь? Чтобы мучить меня? Чтобы доказывать Паше, что он выбрал не ту жену?
— Алена, прекрати, — вмешался Паша, выходя из комнаты. — Мама приехала нас поздравить.
— Поздравить? — Алена встала. — Паша, она за два дня обосрала мой дом, мою еду, мою внешность и наши расходы. Она выкинула мой майонез, переставила мои вещи и теперь учит меня жить в моей квартире, за которую мы платим, между прочим, из моей зарплаты тоже!
— Из твоей зарплаты? — Валентина Петровна усмехнулась. — Да что там твоя зарплата? Копейки, поди. Паша же основной добытчик.
— Паша зарабатывает шестьдесят тысяч, Валентина Петровна. А я — сто двадцать. И ремонт этот сделан на мои деньги. И продукты эти куплены на мои. И даже ваш билет на электричку оплачен с моей карты, которая привязана к семейному счету.
Повисла тишина. Такая звонкая, что было слышно, как тикают часы на стене. Паша покраснел до корней волос. Он никогда не говорил матери реальный расклад их бюджета, поддерживая легенду о «мужике-добытчике».
— Это правда, Паша? — спросила мать, не глядя на сына.
Паша молчал.
— Значит, я тут в гостях у богатой барыни, — медленно проговорила Валентина Петровна. — А я, старая дура, с холодцом своим лезу. С заботой.
— Это не забота, — отрезала Алена. — Это контроль. Вы не можете пережить, что сын вырос и у него другая женщина. Вы соревнуетесь со мной. Но я не хочу соревноваться. Я хочу просто жить.
— Алена, хватит! — крикнул Паша. — Мама, не слушай её, она устала.
— Нет, я послушаю, — Валентина Петровна выпрямилась, и в этот момент в ней проснулось что-то величественное, трагическое, как у актрисы погорелого театра. — Значит, я лишняя. Мешаю. Воздух порчу.
— Валентина Петровна, я не гоню вас на улицу, — Алена смягчила тон, увидев, как побелел муж. — Просто… давайте договоримся. На кухне командую я. Советы даете, только если я спрошу. И никакой критики. Ни слова. Иначе…
— Иначе что? — прищурилась свекровь.
— Иначе я вызову такси и оплачу вам поездку домой. Прямо сейчас. Класс «Комфорт плюс».
Валентина Петровна посмотрела на сына. Паша молчал, опустив голову. Он не защищал её. Впервые в жизни он не бросился грудью на амбразуру, чтобы прикрыть мамины капризы.
— Такси, значит, — протянула она. — В новогоднюю ночь. Старую мать.
— Не давите на жалость, — сказала Алена. — Вы прекрасно себя чувствуете. Давление 120 на 80, я видела ваш тонометр утром.
Валентина Петровна помолчала еще минуту. Она оценивала ситуацию. Она была опытным стратегом и понимала: битва проиграна. Финансовый аргумент оказался бронебойным. Авторитет «добытчика-сына» рухнул, а воевать с хозяйкой дома, которая этот дом фактически содержит, было чревато полным разрывом дипломатических отношений. А терять доступ к внукам (будущим) и даче (которую они планировали купить) ей не хотелось.
— Ладно, — сказала она неожиданно спокойно. — Твоя кухня. Твои правила. Но утку я всё-таки доделаю. Не выбрасывать же. Я в неё душу вложила.
Новый год встретили странно. Стол был накрыт «гибридно»: утка от свекрови соседствовала с роллами, которые Алена демонстративно заказала за час до курантов. Скатерти с петухами не было, но хрустальные салатницы стояли.
Валентина Петровна сидела притихшая. Она ела ролл вилкой, с выражением лица человека, который пробует цианистый калий, но комментировать не решалась.
Под бой курантов Паша суетливо разлил шампанское.
— Ну… с Новым годом! Чтоб всё плохое осталось в старом!
— С Новым годом, — чокнулась Алена.
— Счастья вам, — выдавила Валентина Петровна. — И денег побольше. Раз уж они у вас всё решают.
После двенадцати напряжение немного спало. Шампанское сделало свое дело. Валентина Петровна, раскрасневшись, даже рассказала смешную историю про соседку, которая перепутала фейерверк с петардой и чуть не подпалила балкон участковому.
В час ночи Алена вышла на балкон подышать. Город гремел салютами. Внизу, во дворе, кто-то орал «Рюмка водки на столе!».
Дверь балкона скрипнула. Вышел Паша. Обнял её сзади, уткнулся носом в макушку.
— Прости меня.
— За что?
— За то, что не остановил её раньше. Я просто… привык. Она же всегда такая была. Танк.
— Танки надо останавливать, Паш. Или хотя бы рыть окопы.
— Ты у меня крутая, — шепнул он. — Я бы не смог ей про зарплату сказать.
— Я заметила, — усмехнулась Алена. — Но знаешь, мне даже как-то легче стало. Будто нарыв вскрыли.
Утром первого января Алена проснулась от тишины. Никакого пылесоса. Никакого звона кастрюль.
Она вышла на кухню. Валентина Петровна сидела за столом и пила чай. Перед ней лежал листок бумаги.
— Доброе утро, — сказала она вполне миролюбиво. — Я тут список написала. Что мне надо для дома купить. Раз уж ты такая богатая, может, подаришь свекрови на Рождество мультиварку? А то я всё кастрюлями, как в каменном веке…
Алена посмотрела на список. Потом на свекровь. В глазах Валентины Петровны плясали хитрые бесята. Она не сдалась. Она просто сменила тактику. Теперь это был не захват территории, а взимание дани.
Алена рассмеялась. Искренне, громко.
— Мультиварку? Хорошо, Валентина Петровна. Будет вам мультиварка. Но с одним условием.
— С каким еще? — насторожилась свекровь.
— Инструкцию будете читать сами. И меня не спрашивать, какую кнопку нажимать.
— Договорились, — важно кивнула Валентина Петровна. — Уж с техникой я как-нибудь разберусь. Я же педагог со стажем, а не какая-нибудь…
Она осеклась, встретившись взглядом с Аленой, и добавила:
— А утка-то вкусная была. Скажи?
— Вкусная, — признала Алена, доставая из холодильника засохший кусок торта. — Но майонез я все равно куплю легкий.
В прихожей зашуршал Паша, пробираясь к туалету. Жизнь входила в привычную колею. Бытовой реализм, бессмысленный и беспощадный, продолжался. Но границы были очерчены, и на нейтральной полосе стояла мультиварка как символ хрупкого перемирия.
