В прихожей пахло мятой и жареной курицей. Лидия Григорьевна стояла у зеркала, поправляя воротник пальто, и кидала взгляд в сторону кухни, откуда доносился приглушённый голос Алисы. Она говорила по телефону, смеясь тихо, будто боясь потревожить воздух в квартире.
— Нет, ну правда, вы бы видели этот кактус! Он уже третий раз цветёт за год… Ага. Угу. Всё, целую, до завтра!
Лидия сощурилась. Цветок, значит. Она прошла на кухню, бросив сумку с контейнерами на табурет. Алиса быстро убрала телефон и встала.
— Лидия Григорьевна, вы же говорили, что в четверг…
— А я разве не могу прийти, когда хочу? — Лидия оглядела стол, потрогала запылённый подоконник. — Я ж вам квартиру не чужим людям отдала. Дом должен быть в порядке. Уборка здесь нужна серьёзная.
Алиса сжала губы. Она уже слышала это — и про порядок, и про то, что «отдали» квартиру, словно с прилавка. На самом деле — переписали на сына, на Дмитрия. И он жил теперь с женой в просторной трёшке, в том самом доме, куда Лидия с Аркадием столько лет мечтали переехать, но не переехали.
Потому что «молодым нужнее».
Лидия открыла холодильник, вынула три пластиковых контейнера.
— Вот. Борщ, котлеты и запеканка. Хоть ребёнка нормальной едой покормишь.
Алиса стояла, не двигаясь. Потом тихо сказала:
— У нас нет ребёнка.
— Всё впереди. А здоровье — не резиновое. Ты, Алиса, не обижайся, но ты хозяйка никакая. Цветы на подоконнике — пыль, мебель как в гостинице. Женского уюта — ноль. Я вот занавески тебе привезла, новые, с рюшами. Сейчас повешу.
Она пошла в зал, и уже через минуту сдвигала диван.
Алиса побежала за ней.
— Пожалуйста, не трогайте мебель. Мне нравится, как стоит.
— Ну конечно. Всё вам нравится, лишь бы ничего не делать. Митя опять работой занят, а ты тут целыми днями… Что ты вообще делаешь?
Занавески шуршали в руках Лидии, лицо у неё налилось краской. Алиса глубоко вдохнула.
— Мы договаривались, что вы не будете приходить без предупреждения.
— А что, я теперь гостья? Я в своём доме! И вообще, ты что такая нервная? С тобой поговорить по-хорошему нельзя!
Алиса развернулась и пошла на кухню. Она открыла окно. Прохладный воздух ударил в лицо. На подоконнике — жёлтые георгины, купленные накануне. Она тянула к ним руку, как будто ища опоры, когда услышала за спиной:
— Цветы на помойку надо. Пыль ловят.
Алиса замерла. Потом резко обернулась, шагнула вперёд, схватила горшок с георгинами и прижала к груди.
— Вы не имеете права! Это мои!
— Что ты себе позволяешь? — Лидия повысила голос. — Это ты тут живёшь по моей милости! Я могла бы сдать эту квартиру — и жила бы припеваючи. А ты рот открываешь!
И тогда это случилось. Алиса зажмурилась, почувствовав, как внутри что-то рвётся, как старое бельё на шве.
— ВЫБИРАЙТЕСЬ ИЗ НАШЕГО ДОМА!
Тишина. Лидия замерла, будто получив пощёчину. Алиса дрожала. Горшок выпал из рук, разбился, земля рассыпалась по полу.
В дверях стоял Дмитрий.
— Что происходит?
Алиса молчала. Лидия заплакала.
— Вот тебе и семья, Митя. Она меня выгоняет.
Дмитрий подошёл к жене, потрогал её плечо.
— Алиса, мама просто хотела как лучше. Ты могла бы быть помягче…
Алиса смотрела в пол. Дмитрий знал, что мать заходит без звонка, что устраивает сцены, что комментирует каждую мелочь. Знал. Но снова попросил «быть терпеливой».
Он всё ещё жил в двух мирах — где он сын и где он муж. И никак не мог выбрать один.
На следующий день Алиса открыла дверь девочке с рюкзаком. Тае было двадцать два. Студентка, троюродная сестра. Короткая стрижка, длинные ноги, неуверенная улыбка.
— Можно я у вас перекантуюсь? На месяц. Снимают общагу на ремонт.
Алиса даже не задумывалась.
— Конечно. У нас комната свободна.
Тая сняла кеды, прошла в коридор.
— Спасибо, что выручила.
Дмитрий вечером сказал только:
— Главное — родителям не говори.
И они не сказали. А через два дня Лидия всё же пришла. И увидела Таю.
— А это ещё кто? — голос Лидии прозвучал, как хлёсткая пощёчина.
Тая сидела в кресле, читала, наушники в ушах. Услышав тон, сняла один и улыбнулась:
— Здравствуйте. Я Тая. Алиса, наверное, говорила, я у вас поживу немного.
Лидия повернулась к Алисе, но говорила, будто Таи не существовало:
— Это что за деревенская родня? Ты зачем чужих людей сюда пустила?
— Она не чужая. Моя сестра. У неё общагу закрыли, временно.
— Вот пусть в деревне у себя и сидит. Мы вам эту квартиру подарили, чтобы вы жили нормально, а не устраивали здесь приют. Или ты думаешь, раз квартира на Митю записана, можно с нами не считаться?
Алиса молчала. Дмитрий молчал тоже. Стоял в дверях и слушал, как мать превращает его дом в театр абсурда.
— Либо она уезжает, либо мы пересматриваем всю нашу помощь. Поняли?
Тая поднялась.
— Я могу уйти. Не надо ссор.
Но Лидия уже кипела. Она кричала, что «не для этого отдали квартиру», что «вложили всю жизнь», что «Митя был хорошим сыном, пока не женился».
— Я тебя предупреждаю, — Лидия ткнула пальцем в сторону Таи, — чтобы духа здесь твоей сестры не было! Мы вам не для этого квартиру подарили! Мы вас не на шею себе сажали!
Через час приехал Аркадий, отец Дмитрия. Обычно молчаливый, он с порога заявил:
— В нашем доме не место посторонним. Мы за порядок платили, а не за балаган. И не думайте, что мы всё стерпим. Мы можем и через суд пойти. Документы-то у нас есть.
Лидия горячо поддержала мужа, и в тандеме они устроили настоящее представление. Алиса сидела, сжав кулаки, а Дмитрий стоял бледный, как стена.
В ту ночь он вышел на балкон. Дождь стучал по перилам. Он впервые заплакал. Беззвучно, зло, как мальчик, которого снова наказали за то, что просто хотел быть собой.
Через три дня приехал Антон. Сводный брат, тот самый, что когда-то отказался от своей части наследства. Он обнял Дмитрия, сел на кухне и сказал:
— Я это уже проходил. Если не отрежешь сейчас — будешь всю жизнь жить в чужом доме, даже если на нём твоё имя.
Алиса хотела уговорить — может, компромисс? Но Дмитрий впервые сказал жёстко:
— Нет. Тая остаётся. И они не будут больше сюда приходить, когда им вздумается.
Через неделю родители заблокировали их номера. А потом последовали действия: отказ от всех доверенностей — те документы, по которым он раньше мог за них что-то оформлять или решать. Прощальное:
«Ты больше не наш сын».
Они обиделись глубоко, всерьёз, как будто он предал их самое святое. Для Лидии это был удар — не просто поступок сына, а словно нож в спину, предательство всей их родительской жизни. Аркадий, обычно сдержанный, на этот раз не скрывал ярости.
Они не кричали, не взывали — просто отрезали. Блокировка в мессенджерах, удаление из чатов семьи, комментарий в соцсети: «Некоторые сыновья забывают, кто им всё дал». В этих холодных, публичных жестах чувствовалось не боль, а окончательное решение: вычеркнуть. Как будто Дмитрия никогда не было.
Дмитрий читал, как будто про кого-то другого. Внутри — пусто. Он ночами ходил по квартире, касался стен, как будто проверял: это точно его дом?
Прошла неделя. В доме было тихо. Слишком тихо. Дмитрий почти не разговаривал, только кивал в ответ, ходил медленно, будто по чужому пространству. Вечерами сидел на кухне, не включая свет. Смотрел в окно, где отражались его собственные глаза — уставшие, словно чужие.
Алиса не выдержала. Однажды вечером, когда сковорода уже остывала на плите, она села напротив, положила руки на стол.
— Так нельзя, Мить. Я рядом, но ты будто где-то в другом месте.
Он не поднимал головы.
— Я не знаю, кто я теперь. Всю жизнь был сыном. Всю жизнь — как будто в долгу. Словно меня вырастили под расписку, и теперь я не оправдал.
Алиса долго молчала. Потом сказала тихо:
— Ты не обязан быть тем, кем тебя хотят видеть. Ты можешь быть собой. Имеешь право ошибаться. Имеешь право жить. Без оглядки.
Через день Дмитрий сам предложил встретиться. Позвонил, поехал, купил цветы. Стоял под дверью родительской квартиры с растерянным, но решительным лицом. Позвонил в звонок.
Дверь открыла Лидия. Молча. Потом, увидев его, сжала губы.
— Я пришёл поговорить.
Аркадий появился в дверном проёме. Суровый, как всегда.
— Поздно. Семья — это уважение. А ты выбрал бунт.
Лидия захлопнула дверь.
На лестничной площадке осталась только тишина. Дмитрий стоял с букетом, потом опустил его на коврик у двери. Ушёл, не оборачиваясь.
Через пару дней Тая собрала вещи. Подошла к Дмитрию, обняла крепко.
— Ты не обязан меня защищать. Я уже взрослая. Но спасибо, что попробовал. За правду. За выбор. За себя.
Она оставила записку на тумбочке: «Спасибо за то, что не побоялся быть на нашей стороне».
Вечером Алиса и Дмитрий готовили ужин вместе. Без слов, в тишине. Только привычные звуки: режущий нож, вода из-под крана, шипение сковороды. Потом они сели за стол. Дмитрий посмотрел на жену:
— Спасибо, что не отступила.
Алиса взяла его за руку. Впервые за долгое время в квартире было по-настоящему спокойно. Не тишина напряжения, а тишина покоя.
На следующее утро Дмитрий снял старый дверной замок. Тот, что ещё родители установили до их переезда. Он открутил винты, сложил в коробку с надписью «инструменты».
— Теперь всё — по-нашему.
Алиса подошла, обняла его сзади. Никаких слов не нужно было.
Через несколько дней Лидия появилась в подъезде. Соседи позже рассказывали, что она стучала в дверь, звала Дмитрия. Кричала на весь этаж:
— Мы вложили в тебя всё! Как ты мог так с нами поступить?!
Дмитрий вернулся домой с работы, когда услышал, как кто-то шумит у двери. Заглянул в глазок — на площадке стояла Лидия. Кричала, звала его. Было видно, что она взвинчена, словно специально подгадала момент, чтобы застать его лично.
Он вздохнул, помолчал, потом всё же открыл. Лидия стояла, растрёпанная, с покрасневшими глазами.
— Мы вложили в тебя всё! Как ты мог так с нами поступить?!
Он посмотрел спокойно:
— Я просто выбрал быть взрослым. И самостоятельным.
Захлопнул дверь.
Позже в тот вечер он сидел с Алисой на кухне, держал её ладонь в своей и говорил тихо, но отчётливо:
— Я принял решение. Я хочу, чтобы ты была прописана здесь. Чтобы ты знала: это твой дом, по-настоящему. Не временно, не условно. Это место, где ты хозяйка, как и я.
Он посмотрел ей в глаза:
— И… я хочу ребёнка. С тобой. Не потому, что «пора» или «надо», а потому что хочу. Потому что это — жизнь, которую мы сами выбрали.
Алиса всхлипнула, прижалась к его плечу.
— Спасибо, Мить… Но… — она замялась. — Я всё равно думаю, что надо попробовать помириться с твоими родителями. Найти какой-то подход. Я не хочу быть проблемой. И мне их по-человечески жаль. Они не справились, но это не значит, что их нужно вычёркивать.
Он молчал, а потом кивнул. Не обещал. Но в его взгляде было что-то новое — не горечь, а понимание.
Он гладил её по волосам, а за окном гасли огни. Они говорили о будущем. О доме. О ребёнке. И впервые это будущее не пугало, не казалось далёкой мечтой.
Оно было здесь. В этой кухне. В этих руках. В этой свободе.
