Галина Петровна мыла окна, когда позвонил сын. Это само по себе было событие — Артем звонил редко, раз в две недели, по воскресеньям, и разговор длился минуты три: «Нормально, мам, работаю. Ты как? Ну ладно, созвонимся». А тут среда, одиннадцать утра, и сын на проводе.
— Мам, мы с Викой к тебе на недельку приедем. Послезавтра. Нормально?
Галина Петровна крепче ухватилась за тряпку. «Испанскую инквизицию никто не ждал», — подумала она, вспоминая фразу из какого-то фильма, который показывали по телевизору.
— Конечно, Темочка, приезжайте. Я вас жду.
Положив трубку, она окинула взглядом свою двушку: сорок семь квадратных метров на четвертом этаже без лифта, панельный дом восемьдесят третьего года постройки. Одна комната — её, вторая — бывшая Артемкина, теперь там швейная машинка, гладильная доска и коробки с тканями. Галина Петровна подшивала шторы соседкам за деньги — пенсия-то тринадцать тысяч, на одни лекарства уходит половина.
Надо расчищать комнату. Надо продукты закупить. Надо вообще соображать, что делать, потому что Вику она видела один раз, на свадьбе, полтора года назад. Девица тогда в белом платье сидела как манекен — красивая, молчаливая, улыбалась натянуто. «Может, стесняется», — подумала тогда Галина Петровна. А может, просто не захотела разговаривать со свекровью из провинции.
Артем учился в Москве, там и остался. Работает программистом, получает хорошо, снимает квартиру. Вику встретил на каком-то корпоративе — она маркетолог, как он объяснял матери, «продвигает бренды». Галина Петровна до сих пор не могла понять, что это значит, но кивала: ладно, главное, чтоб сын был счастлив.
Два дня пролетели в лихорадочной суете. Галина Петровна перетряхнула комнату, выбросила старые журналы, протерла пыль, повесила свежие занавески. Съездила в «Магнит», накупила курицы, гречки, яиц, овощей — на полторы тысячи, вздохнула, глядя на чек. Ладно, не каждый день сын с невесткой приезжают.
Встретила их на вокзале. Артем — высокий, в очках, немного пополнел, обнял её крепко. Вика стояла рядом — худенькая, в джинсах и белой куртке, с телефоном в руках. Поздоровалась вежливо, но без тепла, как с попутчицей в поезде.
— Ну что, поехали домой, — сказала Галина Петровна. — Я борща наварила, котлет пожарила. Вы, небось, с дороги голодные?
— Мам, мы в поезде ели, — сказал Артем. — Но борща можно.
Вика посмотрела на него с укором:
— Тем, мы же говорили — мне нельзя тяжелую пищу. Я на детоксе.
Галина Петровна не поняла ни слова, но решила промолчать. Дома, накрывая на стол, она спросила осторожно:
— Вика, а тебе что приготовить? Может, салатик? Или яичницу?
— У вас есть киноа?
— Что? — Галина Петровна даже руки не вытерла, так и застыла над кастрюлей с борщом.
— Киноа. Крупа такая. Ну ладно, — Вика махнула рукой, — тогда просто огурцы и помидоры. Без масла.
Артем уплетал борщ со сметаной, Вика ковыряла вилкой огурец и смотрела в телефон. Галина Петровна сидела за столом и чувствовала, как внутри у неё что-то начинает закипать, но она гасила это чувство, как окурок в пепельнице: «Молодые, современные. Другое поколение». Накормила, убрала со стола, показала, где полотенца, где что лежит.
— Ванну завтра помоете, да? — сказала она Артему. — А то у меня спина болит, нагибаться тяжело.
— Ага, мам, конечно.
На следующее утро Галина Петровна встала в шесть, как всегда. Тихонько прошла на кухню, поставила чайник. Из комнаты доносился тихий храп — Артем всегда спал крепко. Села у окна, пила чай и думала: «Господи, ну что же это такое? Приехали «на недельку». Неделя — это семь дней. Семь дней вот так: в тесноте, на цыпочках, чтобы не разбудить. И борщ нельзя, и котлеты не подходят. Может, она больная? Или это все эти новые моды?»
Вика встала в десять. Вышла на кухню в шелковом халате, зевнула, включила чайник. Галина Петровна уже успела сходить в магазин, помыть пол в коридоре и перегладить белье.
— Доброе утро, — сказала она приветливо. — Выспалась?
— Угу. А у вас тут жарко очень. Батареи не убавить?
— Нет, — Галина Петровна сглотнула. — Центральное отопление.
Вика поморщилась, достала из сумки какой-то пакетик, высыпала содержимое в кружку, залила кипятком. Запахло чем-то травяным и противным.
— Это что? — не удержалась Галина Петровна.
— Матча. Японский зеленый чай. Очень полезный.
— А-а, — протянула Галина Петровна. — Я вот обычный пью. «Беседу».
Вика хмыкнула и ушла в комнату.
День прошел спокойно: Артем повел жену в город, показывал ей свои школьные места — двор, где играл в футбол, кафе «Радуга», где они с друзьями тусовались. Галина Петровна обрадовалась передышке — приготовила на ужин куриные грудки с гречкой, аккуратно, без масла. «Может, Вике подойдет», — подумала она с надеждой.
Вечером они вернулись. Вика сразу заявила:
— Галина Петровна, а у вас в ванной плесень. Это очень вредно. Надо обработать.
У Галины Петровны ёкнуло сердце. Плесень. Да, в углу, у потолка, черное пятнышко. Она его и видела, и не видела одновременно — привыкла. Вытирала иногда тряпкой с хлоркой, но оно возвращалось.
— Да, я знаю. Дом старый, вентиляция плохая.
— Надо что-то делать, — настаивала Вика. — Споры плесени вызывают аллергию. Я уже чихать начала.
Галина Петровна хотела сказать, что у неё на антигрибковую обработку денег нет, что надо мастера звать, а это тысяч пять минимум. Но промолчала. Сказала только:
— Сделаю, когда смогу.
Вика пожала плечами и ушла.
Третий день начался со скандала. Вернее, не скандала — Галина Петровна вообще не умела скандалить, — а с неприятного разговора. Она гладила белье, Вика сидела на кухне, пила свою матчу и строчила что-то в телефоне. Артем был в душе.
— Вика, — решилась Галина Петровна. — А ты работаешь сейчас? Или в отпуске?
— На удаленке, — не поднимая глаз от экрана, ответила девушка.
— А-а. Понятно. А дети… вы не планируете?
Вот тут Вика подняла глаза. Холодные, серые, как ноябрьское небо.
— Галина Петровна, это наше личное дело.
— Ну да, конечно, — засуетилась та. — Я просто так, поинтересовалась. Мне бы внуков хотелось.
— Вот родите себе, если хотите.
Галина Петровна так и застыла с утюгом в руке. Вика вернулась к телефону. Из ванной вышел Артем, растирая волосы полотенцем.
— Мам, ты ванну не помыла? Я просил же.
— Темочка, прости, не успела. Сейчас сделаю.
— Да ладно, я сам, — буркнул он.
Она стояла посреди кухни и чувствовала, как что-то внутри медленно, но верно ломается. «Держись, Галя, — говорила она себе. — Это твой сын. Это его жена. Они гости. Надо потерпеть». Но терпеть становилось всё труднее.
Вечером Артем объявил:
— Мам, мы с Викой завтра к её подруге съездим, она в соседнем городе живет. Вернемся послезавтра.
Галина Петровна вздохнула с облегчением. Два дня передышки — это как глоток воздуха для утопающего.
— Хорошо, езжайте. Развейтесь.
Они уехали утром. Галина Петровна убрала квартиру, проветрила комнату, легла на диван и заплакала. Тихо, без всхлипов, просто слезы текли сами. «Что я сделала не так? — думала она. — Почему он так изменился? Раньше был внимательный, добрый. А теперь… будто чужой. И эта Вика. Господи, ну что это за человек? Ни тепла, ни участия. Как манекен».
Она встала, умылась холодной водой, посмотрела на себя в зеркало: шестьдесят один год, седые волосы, морщины, усталые глаза. «Старая стала», — констатировала Галина Петровна. И почему-то ей стало легче.
Позвонила подруге — Людмиле Ивановне, с которой вместе в школе работали до пенсии.
— Люда, приходи, чаю попьем.
Людмила Ивановна пришла с пирогом и с готовностью выслушать. Галина Петровна рассказала всё — про киноа, про матчу, про плесень, про фразу о том, чтоб сама рожала.
Людмила Ивановна слушала и качала головой:
— Галь, а ты че, ему не сказала?
— Что сказала?
— Да всё! Что это твой дом, что ты тут живешь, а они приехали на недельку, и пусть приспосабливаются, а не ты к ним!
— Люда, он же мой сын, — тихо сказала Галина Петровна. — Я не хочу ссориться.
— Так и будешь терпеть?
— А что мне делать?
Людмила Ивановна допила чай и посмотрела на подругу серьезно:
— Галь, ты же умная женщина. Ты всю жизнь детей учила, в школе порядок наводила. А тут сама себя в угол загнала. Надо по-честному с ним поговорить. Не скандалить, а именно поговорить. Скажи, как есть. А то он и не знает, что тебе плохо.
После её ухода Галина Петровна долго сидела на кухне и думала. «Может, она права? Может, надо сказать?» Но страшно было. Вдруг Артем обидится? Вдруг совсем перестанет звонить?
Они вернулись на следующий вечер. Вика сразу легла спать, сославшись на мигрень. Артем сел на кухне, достал ноутбук — работать. Галина Петровна поставила перед ним чай, села напротив.
— Тем, — начала она осторожно. — Поговорить надо.
Он не отрывался от экрана:
— Мам, давай потом, у меня дедлайн.
— Нет, сейчас.
Он поднял глаза, удивленно.
— Тем, я рада, что вы приехали. Честно. Но мне… мне тяжело.
— Что тяжело? — не понял он.
— Всё. Вика на меня как на прислугу смотрит. Ты ванну помыть не можешь. Я весь день на ногах — готовлю, убираю, стараюсь, чтоб вам удобно было. А в ответ — только недовольство.
Артем откинулся на спинку стула:
— Мам, ну ты чего? Мы же не специально. Вика просто привыкла по-другому. Она не со зла.
— Я не говорю, что со зла. Но я устала, Темочка. Я старая. У меня сил не столько, сколько было раньше.
— Мам, — он потер лицо руками, — ну я не знаю, что тебе сказать. Мы ещё пару дней, и уедем.
Галина Петровна посмотрела на сына и поняла: он не слышит. Не хочет слышать. Ему неудобно, неприятно, он хочет, чтобы всё было гладко и хорошо, без выяснений. «Беги, Дядь Мить, беги», — вспомнила она фразу из кино и усмехнулась. Смешно. И грустно одновременно.
— Ладно, — сказала она. — Иди работай.
Утром следующего дня Вика вышла на кухню и заявила:
— Галина Петровна, а у вас в комнате пахнет затхлостью. Может, матрас старый? Надо бы поменять.
Галина Петровна стояла у плиты и жарила яичницу. Слова Вики повисли в воздухе. Она медленно отложила лопатку, выключила газ, обернулась.
— Вика, — сказала она спокойно, и голос её был твердым. — Матрас у меня действительно старый. Двадцать лет ему. Новый стоит тысяч сорок, а у меня пенсия тринадцать. Плесень в ванной — да, есть. Убрать её стоит пять тысяч. Я коплю. Дом старый, батареи горячие — это не я виновата, а ЖКХ. И да, я не умею готовить киноа, и не пью матчу. Зато я тебя не упрекаю, что ты не умеешь сама ванну помыть, или борщ сварить, или хоть раз за собой посуду убрать.
Вика раскрыла рот, но Галина Петровна продолжала:
— Это мой дом. Я тут живу. И если тебе тут не нравится, то ты можешь уехать. Я тебя не держу.
Повисла тишина. Из комнаты выглянул заспанный Артем:
— Мам, что случилось?
— Ничего, — Галина Петровна вернулась к плите. — Яичницу будешь?
Вика развернулась и ушла в комнату. Артем бросил на мать непонятный взгляд — то ли укоризненный, то ли растерянный, — и последовал за женой. Галина Петровна доела яичницу, выпила чай и почувствовала, как с души свалился камень. «Всё, — сказала она себе. — Хватит».
Через час Артем вышел на кухню.
— Мам, мы сегодня уезжаем. Раньше, чем планировали.
— Хорошо, — ответила она. — Как хотите.
— Ты зря так наговорила Вике, — сказал он тихо. — Она обиделась.
— А я не хотела обижать. Я хотела, чтобы она поняла.
— Ну ты же знаешь, она ранимая.
Галина Петровна посмотрела на сына и подумала: «Господи, ну какая ранимая? Она жестче меня во сто раз. Просто ты этого не видишь». Но вслух сказала:
— Тем, если ты считаешь, что я не права — я не буду спорить. Ты взрослый, сам решай.
Он вздохнул и ушел паковать вещи.
Провожала их молча. Артем обнял её на прощание, Вика кивнула из-за его плеча. Поезд ушел, Галина Петровна поехала домой на автобусе. Смотрела в окно на серые дома, голые деревья, заснеженные дворы, и думала: «Потеряла я его или нет?»
Дома первым делом открыла окна — проветрить. Убрала постель в бывшей Темкиной комнате, сложила обратно коробки с тканями, поставила гладильную доску. Сварила себе борща — большую кастрюлю, чтобы на неделю хватило. Села с тарелкой у телевизора и вдруг почувствовала: хорошо. Тихо, спокойно, никто не морщится от запаха жареного лука, никто не тыкает в телефон за столом.
Вечером позвонила Людмила Ивановна:
— Ну что, как дела?
— Уехали, — коротко сказала Галина Петровна.
— Поругались?
— Нет. Я просто сказала правду.
— И как?
— Обиделись.
Людмила Ивановна хмыкнула:
— Галь, а ты молодец.
Артем не звонил две недели. Галина Петровна ждала, надеялась — и боялась одновременно. «Может, так и будет теперь — тишина? Может, я зря?» Но возвращаться назад, в это «кушать-то хоцца», где ты ходишь на цыпочках в собственном доме, не хотелось.
Потом он всё-таки позвонил. Говорил сдержанно, коротко:
— Мам, как дела?
— Нормально.
— Ты не болеешь?
— Нет.
Пауза.
— Мам, — сказал он наконец, — я подумал. Может, мы правда того… были не очень. Извини.
У Галины Петровны защипало в носу. Она сглотнула:
— Тем, я тебя люблю. Всегда буду любить. Но я не могу жить так, чтоб мне было плохо.
— Я понял, мам.
— И ещё, — она собралась с духом. — Если приедете в следующий раз, то давайте по-честному: кто готов что-то делать — делает. Кто не готов — не приезжает. Договорились?
Он помолчал, потом тихо сказал:
— Договорились.
После этого разговора жизнь вошла в привычное русло. Галина Петровна подшивала шторы, ходила в магазин, встречалась с Людмилой Ивановной. Иногда думала о Артеме, о Вике — но уже без той щемящей боли. «Вырастила, отпустила, — говорила она себе. — Теперь его жизнь — это его жизнь. А моя — моя».
Весной Артем снова позвонил. Сказал, что они с Викой разводятся. Она ушла к другому — какому-то фитнес-тренеру. Галина Петровна слушала и молчала. Хотела сказать: «Да я так и знала!», но удержалась. Зачем? Он и так страдает.
— Мам, можно я к тебе приеду? На недельку. Один.
— Конечно, Темочка. Приезжай.
Встретила его на вокзале, и сердце ёкнуло: похудел, осунулся, в глазах тоска. Обнял её, уткнулся лицом в плечо, как в детстве. Она погладила его по спине:
— Всё будет хорошо, сынок.
— Я так устал, мам.
— Я знаю.
Дома посадила его за стол, налила борща. Он ел молча, вытирал рукавом слезы. Она сидела рядом и думала: «Господи, ну вот оно — то самое материнское счастье. Не когда всё гладко, а когда ты нужна. Когда ты можешь просто быть рядом».
Неделя пролетела незаметно. Артем отсыпался, гулял по городу, помог ей, наконец, обработать плесень в ванной — купил средство, сам всё сделал. Вечерами сидели на кухне, пили чай, разговаривали. Не о Вике — о жизни вообще. О работе, о планах, о том, что дальше.
В последний вечер перед отъездом он сказал:
— Мам, прости, что тогда… я был…
— Прошлое — это прошлое, — ответила Галина Петровна. — Главное, что ты понял.
— Понял, — кивнул он. — Ты у меня одна такая.
Она усмехнулась:
— Береги меня тогда.
— Буду.
Проводила его на вокзал, помахала рукой вслед поезду. Ехала домой и думала: «Вот оно — счастье. Не в том, чтобы всё было идеально. А в том, чтобы тебя слышали. Чтобы ты могла сказать правду — и не бояться. Чтобы твой дом был твоим домом, а не гостиницей, где ты прислуга».
Дома, как всегда, открыла окна, проветрила комнату. Сварила себе борща. Села у телевизора с тарелкой и улыбнулась. «Живу», — подумала Галина Петровна. И этого было достаточно.
