История Матрёшки была грустной: в молодости она собралась замуж за слугу из того же дома, которому принадлежала. Но хозяева по какой-то причине не одобрили этого брака. А после парня отдали в солдаты.
Растерянная Матрёшка долго ждала вестей от любимого, потом заболела, а когда поправилась, уже не была похожа на себя прежнюю. «Повредилась умом», — шептались на Пречистенке. Скорее всего, так оно и было.
Никогда и никто больше не видел девушку грустной. Она всегда была довольна, всегда смеялась, и очень ярко красилась (достать румяна было несложно, а затем и хозяйка охотно дарила Матрёшке «косметику» на именины). Б
арыня, графиня Елизавета Фёдоровна, сделала Матрёшку свой «дурой» — так помещики называли прислугу, которая выполняла шутовскую роль.
Громко и задорно петь, веселить хозяев, танцевать и рассказывать все сплетни, какие удалось услышать – будь они о домашних делах, или о чужом хозяйстве – было главной задачей таких дворовых.
Матрёшка справлялась со своей задачей превосходно, хотя и пугала иногда барыню.
Нет-нет да и закрадывалось у Елизаветы Фёдоровны подозрение, что её бывшая горничная притворяется. И дерзит сверх меры, пользуясь новым положением, чтобы поквитаться за свою обиду.
«Ты, Лизка, всем хороша, — могла сказать «дура», — но до чего же жадная… «
Матрёшка сочиняла куплеты и сама пела их, а порой являлась в комнату графини без предупреждения перед тем, как та собиралась лечь спать, и таращила глаза на стену, словно выискивала на ней что-то.
От этого у Орловой мороз шёл по коже. Елизавета Фёдоровна Орлова умерла 30 ноября 1834 года, и по завещанию своему дала Матрёшке вольную. Говорят, что, обретя свободу, девушка сразу ушла в монастырь.
Были свои домашние «дуры» в доме помещиков Всеволжских. Среди девятисот крепостных душ коллежского советника Алексея Степановича, нашлось сразу две, кто развлекал барыню рассказами и забавными выходками.
В отличие от Матрёшки, эти две девушки пребывали в здравом уме, но роль свою играли исправно. Вольную они не получили, но помещица обеих выдала замуж.
За кого выходить крепостным хозяева часто решали сами: боялись, что прислуга уйдет на сторону, в другой дом. Управляющим строго наказывали – не дозволять никаких свадеб с чужими крепостными.
Хлопот с такими браками никто не хотел, ведь тогда надо было решать, как делить собственность.
Слова «дурной» и «дурый» еще в семнадцатом столетии определяло глупого человека, иногда диковатого.
От него не ждали глубоких суждений, зато такой мог говорить всё, что вздумается. Чем-то это напоминает королевских шутов из Средневековья – ведь и тех держали при Дворе ради потехи.
В крупных российских поместьях жили на широкую ногу: там были и свои крепостные театры, и капеллы, и личные парикмахеры, и дуры с дураками.
Одетые в хозяйские обноски, чтобы это выглядело еще смешнее, они веселили невзыскательную публику.
В Петербурге от такой забавы отказались еще во времена императрицы Елизаветы Петровны: стали считать, что держать у себя шутовского рода прислугу – признак небольшого ума. Те, кто хотели выглядеть респектабельнее, «матрёшек» не заводили.
А вот во времена Анны Иоанновны и Петра I «дураки» были востребованы. Шут Иван Алексеевич Балакирев происходил из дворянского рода, служил солдатом в Преображенском полку.
А затем едва не расстался с жизнью: Балакирева приблизил к себе Виллим Монс, и считалось, что Иван приносил Монсу любовные письма от императрицы Екатерины I. Как известно, Монса отправили на плаху, а Балакирев «отделался» кнутом.
А в 1731 году получил «назначение в дураки» новой государыни, Анны Иоанновны.
Придворная служба даже в таком качестве пошла Ивану Алексеевичу на пользу: он женился, получил за невестой 2 тысячи рублей, выстроил дом и обзавелся поместьем.
Считается, что Балакирев оставил после себя немало острот, которые были изданы в 1830 году.
Однако впоследствии выяснилось, что большая часть этих юморесок позаимствовали из других источников. И точно определить, что именно говорил «шут Балакирев» практически невозможно.
