Звонок домофона прорезал тишину. Анжелика вскочила от мойки, вытирая руки о полотенце.
— Папа идет, — сказала она. — Говорил же, что сегодня заедет.
Сергей оторвался от телефона, поморщился и снова уткнулся в экран. Из гостиной доносились голоса детей — Варя что-то объясняла трехлетнему Мише, он хихикал в ответ.
Геннадий Иванович вошел, даже не поздоровавшись. Лицо серьезное, в руках потертая кожаная папка. Он повесил куртку на крючок, прошел прямо к столу и сел, положив папку перед собой.
— Нам нужно поговорить, — произнес он, глядя на зятя.
Сергей нехотя отложил телефон, остался сидеть на диване. Анжелика замерла у мойки — такого тона она от отца давно не слышала.
— О чем, Геннадий Иванович? — спросил Сергей, не поднимаясь.
Тесть расстегнул папку, достал стопку документов. Развернул первый лист так, чтобы Сергей видел печати и подписи.
— Четыре миллиона двести тысяч оценка, — сказал он, постукивая пальцем по бумаге. — Хочу на дачу переехать насовсем, а квартира пустовать будет.
Сергей поднял брови, наконец встал с дивана и подошел ближе. Анжелика бросила полотенце, села напротив отца.
— И что дальше? — спросил Сергей.
Геннадий Иванович сложил руки на столе, посмотрел сначала на дочь, потом на зятя.
— Хочу, чтобы мой род продолжился. А у меня только дочь.
В гостиной Варя что-то уронила, зазвенело. Миша заплакал. Анжелика вскочила, но отец жестом остановил ее.
— Ты должен взять мою фамилию, — сказал он прямо, глядя Сергею в глаза.
Анжелика замерла с полотенцем в руках. Сергей отступил на шаг, словно его ударили.
— Что значит должен? — переспросил он.
— Значит, что квартира достанется Лике только при одном условии, — ответил тесть, не моргнув.
Сергей медленно сел обратно на диван. Анжелика опустилась на стул рядом с отцом.
— Геннадий Иванович, вы серьезно? — голос Сергея был выше обычного.
— Абсолютно. Семьдесят лет живу с этой фамилией. Не хочу, чтобы она умерла со мной.
Анжелика положила руку на плечо отца.
— Пап, ну что ты такое говоришь, — прошептала она.
— Говорю как есть. — Геннадий Иванович убрал документы в папку. — Либо он становится Громовым, либо наследства не будет.
— А если я откажусь? — спросил Сергей, скрестив руки.
Тесть пожал плечами.
— Тогда квартиру продам и деньги потрачу на себя. Какой смысл оставлять наследство чужой семье?
Анжелика схватилась за голову. Из гостиной прибежали дети — Варя с растрепанными волосами, Миша с мокрыми от слез щеками.
— Дедушка Гена злой? — спросила шестилетняя Варя, обнимая Анжелику за ногу.
Геннадий Иванович погладил внучку по голове, лицо смягчилось.
— Дедушка не злой, просто хочет, чтобы вы носили его фамилию.
Сергей покачал головой.
— Дети здесь ни при чем. Это между нами, взрослыми.
Варя непонимающе посмотрела на взрослых, взяла Мишу за руку и увела в комнату. Геннадий Иванович встал, застегнул папку.
— Думай, Сергей. Время есть, но не бесконечно.
Когда за тестем закрылась дверь, в квартире повисла тишина. Анжелика сидела, уставившись в стол. Сергей ходил от окна к двери и обратно.
— Ты же понимаешь, что я не могу этого сделать, — сказал он наконец.
Анжелика подняла голову.
— А ты понимаешь, что мы снимаем квартиру за тридцать тысяч в месяц? И что своей у нас никогда не будет?
— При чем здесь это?
— При том, что дети растут в чужих стенах. При том, что половина твоей зарплаты уходит на аренду.
Сергей остановился посреди комнаты.
— Лика, это мое имя. Понимаешь? Мое. Я не могу просто взять и поменять его, как рубашку.
Утром Анжелика позвонила отцу с работы. Между приемами пациентов, стоя в коридоре поликлиники.
— Пап, давай спокойно поговорим, — попросила она.
— Там нечего обсуждать, Лика. Либо он Громов, либо квартиру не получите.
— Но почему так категорично?
— Потому что это мое условие. И последнее слово за мной.
Анжелика сжала телефон.
— Пап, ну подумай…
— Я уже все обдумал. У тебя есть месяц. Больше ждать не буду.
Вечером Сергей ворвался в квартиру, не разувшись. Бросил сумку прямо в прихожей, хлопнул дверью так, что задрожали стекла.
— Твой отец мне на работу звонил! — выкрикнул он, еще не дойдя до кухни.
Анжелика вздрогнула, чуть не выронила из рук тарелку. Дети притихли в гостиной — даже мультики стали казаться тише.
— И что сказал? — спросила она, ставя тарелку в сушилку.
— Месяц дает на размышления. Документы готовы, представляешь! — Сергей стянул галстук, швырнул его на стул. — Давит на меня, как на мальчишку! На работу звонить — это уже слишком!
Анжелика вытерла руки, медленно повернулась к мужу. Его лицо было красным, челюсти сжаты.
— Может, он просто…
— Просто что? — Сергей сел тяжело на диван, потер лицо ладонями. — Лика, он меня ставит перед фактом. Звонит на работу, как будто я школьник какой-то!
За ужином Анжелика осторожно размешивала борщ в тарелке. Дети ели молча, поглядывая на родителей. Миша размазывал кашу по тарелке, Варя вертела ложкой.
— А что если согласиться? — тихо спросила Анжелика.
Сергей поперхнулся, закашлялся. Положил ложку, уставился на жену.
— Ты о чем?
— Я что, должен стать не Сергеем Степановым, а Сергеем Громовым? — голос повышался с каждым словом. — Забыть про своего отца?
Анжелика продолжала мешать суп, не поднимая глаз.
— Это же только бумажки, — прошептала она.
— Только бумажки? — Сергей резко встал из-за стола, стул скрипнул по полу. — Лика, это мое имя! Моя личность! Я что, должен превратиться в приемного сына твоего отца?
Дети перестали есть. Варя уставилась на родителей широко открытыми глазами. Миша тянулся к маме, хныкал.
— Мама, папа кричит, — всхлипнула Варя.
Сергей замер, посмотрел на дочь. Сел обратно, но руки дрожали, когда он взял ложку.
— Извини, солнышко. Папа не на вас сердится.
На следующий день Анжелика пришла к отцу сразу после работы. Геннадий Иванович поливал цветы на балконе, даже не обернулся, когда она вошла.
— Пап, а если дети просто будут знать историю твоего рода? — начала она, стоя в дверях балкона. — Изучать генеалогию?
Отец поставил лейку, покачал головой.
— Знать — это не значит носить фамилию. А мне нужна настоящая преемственность.
— Но Сергей никогда не согласится.
— Тогда ничего не получит. — Геннадий Иванович вытер руки о тряпку. — Я же говорил — мое последнее слово.
Анжелика села на табуретку, обхватила колени руками.
— Пап, ну почему так категорично? Мы же семья.
— Как раз поэтому. Семья должна носить одну фамилию. Мою.
Вечером дома Анжелика попыталась рассказать о разговоре с отцом, но Сергей даже слушать не стал. Едва она произнесла «Я была у папы», как он вскочил с дивана.
— Твой отец ставит ультиматум! — кричал он, расхаживая по кухне. — Он что, с ума сошел? Такие условия ставить!
— А ты думаешь только о себе! — сорвалась Анжелика. — Мы живем в съемной квартире! Детям негде играть во дворе!
— О себе? Я думаю о том, чтобы наших детей не покупали за деньги!
Голоса становились все громче. Варя заплакала в своей кроватке, Миша спрятался под одеялом. Соседи застучали в стену — сначала робко, потом настойчиво.
— Слышишь? — Анжелика указала на стену. — Уже жалуются!
— Пусть жалуются! Мне надоело молчать!
Сергей схватил куртку, хлопнул дверью. Анжелика осталась с плачущими детьми, с чужими стенами, с болью в груди.
Неделя прошла в тягучем молчании. Сергей спал на диване, утром уходил на работу, не сказав ни слова. Возвращался поздно, ужинал молча и снова устраивался на диване с телефоном. Анжелика ходила на работу красными глазами, дети чувствовали напряжение и вели себя тише обычного.
Геннадий Иванович не звонил. Анжелика несколько раз набирала его номер, но сбрасывала, не дождавшись ответа. Что сказать? Что муж упирается? Что семья разваливается?
Сергей по вечерам сидел с ноутбуком, изучал ипотечные программы. Цифры пугали — даже с их доходами кредит на приличную квартиру растягивался на двадцать пять лет. А съемную платить надо было уже сейчас, каждый месяц, тридцать тысяч в никуда.
— Мам, а почему дедушка не приходит? — спросила Варя, рисуя домик цветными карандашами.
Анжелика присела рядом с дочерью, погладила ее по волосам.
— Дедушка на нас обиделся.
— А почему?
— Потому что папа не хочет носить дедушкину фамилию.
Варя задумалась, сосредоточенно рисуя трубу на крыше.
— А я могу носить и папину, и дедушкину?
Анжелика смотрела на рисунок дочери — аккуратный домик с трубой, из которой шел дым. Простые линии, детская непосредственность. И вдруг что-то щелкнуло в голове.
Этот невинный вопрос — словно луч света в темноте. Почему она сама не подумала раньше?
— Что ты сказала, солнышко?
— Ну я же и дочка папы, и внучка дедушки, — пояснила Варя с детской логикой. — Могу быть и Степанова, и Громова?
Анжелика села рядом с дочерью, погладила ее по голове. В голове начала формироваться идея.
— Варя, а если бы ты и Миша носили дедушкину фамилию, а папа оставался Степановым?
Девочка пожала плечами.
— А почему нет? Главное же, что мы семья.
Вечером Анжелика позвонила отцу. Сергей сидел на диване с ноутбуком, делал вид, что не слушает.
— Пап, а что если дети будут носить фамилию Громовы, но Сергей останется Степановым?
Долгая пауза в трубке. Геннадий Иванович молчал так долго, что Анжелика подумала — связь прервалась.
— Внуки с моей фамилией? — наконец спросил он.
— Да. И они будут знать историю рода, изучать генеалогию.
— А квартиру завещаю внукам целиком. Варваре и Михаилу Громовым.
— Да, пап.
Еще одна пауза.
— Подходит, — сказал Геннадий Иванович. — Род продолжится.
На следующий вечер семья сидела на кухне. Варя рисовала в альбоме, Миша строил башню из кубиков. Сергей хмурился, вертел в руках чашку с остывшим чаем.
— Получается, мои дети перестанут быть Степановыми? — спросил он.
Анжелика взяла его за руку.
— Но ты останешься их отцом. А у нас будет своя квартира.
Сергей долго молчал, смотрел на детей. Миша сосредоточенно ставил кубик на кубик, Варя что-то мурлыкала себе под нос.
— Ладно, — сказал он наконец. — Пусть дети решают сами, когда вырастут. Но сейчас — Громовы.
Анжелика сжала его руку.
— Главное — что семья цела.
Через месяц Геннадий Иванович пришел с толстой папкой документов. Разложил листы на столе — завещание, справки, заверенные копии.
— Завещание готово, — сказал он, показывая печати. — Квартира переходит к внукам Варваре и Михаилу Громовым.
Варя подбежала к дедушке, обняла за ногу.
— Дедушка Гена, а я буду Громова, как ты?
— Будешь, внучка. Как дедушка.
— Завтра идем в ЗАГС менять детям фамилии, — добавил Геннадий Иванович.
Сергей кивнул, но в глазах что-то погасло.
Полгода спустя семья обустраивалась в новой квартире. Высокие потолки, большие окна, вид на центр города. Варя делала домашнее задание на новом письменном столе, аккуратно выводила в тетради: «Громова Варвара, 1 класс».
Сергей помогал Мише собирать конструктор на ковре в гостиной. Детали щелкали, соединяясь в сложную конструкцию. Анжелика готовила ужин, наслаждаясь простором кухни.
— Мам, а почему папа не Громов, как мы с Мишей? — вдруг спросила Варя, оторвавшись от тетради.
Анжелика замерла с чашкой в руках. Сергей поднял голову от конструктора, детали рассыпались по полу.
— Папа… папа другой, — неуверенно ответила Анжелика.
Варя нахмурилась, отложила ручку.
— Но мы же семья? Почему у нас разные фамилии?
Сергей встал, подошел к окну. За стеклом горели огни вечернего города, где-то далеко мерцали краны строящихся домов. Чужая жизнь, чужие судьбы.
— Хороший вопрос, — сказал он тихо.
Анжелика поставила чашку на стол, подошла к дочери. Погладила ее по волосам — жест, который она повторяла так часто в последние месяцы.
— Солнышко, иногда взрослые принимают решения, которые… которые кажутся правильными.
— А на самом деле неправильными? — спросила Варя.
Анжелика посмотрела на мужа. Он стоял спиной к ним, плечи опущены. В их новой квартире, купленной ценой фамилии, ценой его имени.
— Не знаю, — честно ответила она. — Не знаю, Варя.
Миша подполз к отцу, обнял его за ноги.
— Папа, ты грустный?
Сергей присел, взял сына на руки.
— Не грустный. Просто думаю.
— О чем?
— О том, что иногда получаешь то, что хотел, а оно оказывается не совсем тем.
Варя закрыла тетрадь, подошла к родителям.
— Я могу быть и Громовой, и Степановой, — сказала она серьезно. — Если хотите.
Анжелика обняла дочь, прижала к себе. Понимание того, что они получили квартиру, но потеряли что-то важное, навсегда проникло в каждый уголок их новых, просторных комнат. В детском вопросе прозвучала правда, которую взрослые пытались не замечать: семья, разделенная фамилиями, — это уже не совсем семья.
За окном город жил своей жизнью, а в квартире на семнадцатом этаже тихо распадалось то, что когда-то казалось нерушимым.
