— Ты это серьезно? — голос Игоря был тихим, почти шепотом, но Алина уловила в нем стальные нотки, которые появлялись всякий раз, когда муж был на грани настоящего гнева. — Ты хочешь, чтобы я ей это сказал?
Алина молча кивнула, не отрывая взгляда от крошечного спящего личика в колыбели. Их дочь, Машенька, которой едва исполнился месяц, сладко причмокивала во сне, не подозревая о буре, готовой разразиться над их маленькой семьей.
Два огромных клетчатых баула, которые час назад с триумфальным видом привезла свекровь, Тамара Петровна, громоздились посреди комнаты, источая слабый, но отчетливый запах чужого дома и нафталина.
— Алин, это просто вещи, — Игорь потер переносицу, пытаясь подобрать слова. — Мама хотела как лучше. Света отдала, ей не жалко. Дети растут быстро, какой смысл тратиться?
— В этом и есть смысл, Игорь, — Алина наконец повернулась к нему. Ее серые глаза, обычно спокойные и ясные, потемнели. — Именно в этом. Я не хочу, чтобы моя дочь с рождения привыкала к тому, что она «второй сорт». Что ей достается то, что уже не нужно другим.
— Да кто так говорит? — вспылил он. — Это просто практично!
— Практично для кого? Для твоей мамы, которая в очередной раз показала, как нужно «правильно» жить? Или для Светы, которая освободила шкафы? Только не для нас. Мы не нуждаемся. Мы можем купить своему ребенку все новое. И мы будем это делать.
Игорь прошелся по комнате. Он любил свою мать, но за пять лет брака с Алиной научился ценить ее прямоту и твердость принципов, даже когда они создавали неудобства. Алина никогда не скандалила по пустякам, не плела интриг. Если ей что-то не нравилось, она говорила об этом прямо, глядя в глаза. И сейчас он видел, что дело не в капризе.
— Хорошо, — выдохнул он. — Я поговорю с ней. Постараюсь мягко.
— Не нужно мягко, — отрезала Алина. — Нужно понятно. Чтобы эта тема больше никогда не поднималась. Ни с одеждой, ни с чем-либо еще. Наша семья — это наша территория.
Вечером, уложив дочь, Алина сидела на кухне и смотрела в темное окно. Она снова и снова прокручивала в голове свое детство. Вечные уговоры мамы: «Ну поноси, Алинка, это же Катькино платье, она его всего два раза надела, почти новое!» И это унизительное чувство на школьной линейке, когда стоишь в чужой, чуть великоватой блузке, а ее настоящая хозяйка, Катька из параллельного класса, смотрит на тебя с насмешкой. Она поклялась себе тогда, что у ее детей все будет по-другому. Все будет свое, первое, купленное с любовью, а не отданное из жалости или для удобства.
Телефонный звонок вывел ее из оцепенения. Игорь. Он задержался у своей матери после работы — поехал «разруливать» ситуацию.
— Ну что? — спросила Алина, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Ничего, — глухо ответил Игорь. — Она не слышит. Я пытался объяснить, что мы благодарны, но хотим сами. Она твердит одно: «зазнались», «деньгами сорите», «неблагодарные». Кричала, что Света обидится до слез.
— А Света уже знает?
— Теперь да, — вздохнул Игорь. — Мама ей тут же позвонила. Теперь и Света звонит мне, кричит в трубку, что ее дети не заразные, а вещи она отдавала от чистого сердца.
Алина молчала. Она ожидала чего-то подобного, но реальность оказалась еще хуже. Она втянула в эту войну мужа, рассорила его с матерью и сестрой.
— Игорь, прости… — начала было она.
— Перестань, — твердо сказал он. — Я с тобой согласен. Полностью. Просто… я не думал, что они отреагируют так бурно. Ладно, я еду домой. Эти мешки нужно куда-то деть.
На следующий день Тамара Петровна приехала без звонка. Алина как раз кормила Машеньку. Свекровь вошла в квартиру своим ключом, который Игорь когда-то дал ей «на всякий случай».
— Я за вещами, — бросила она с порога, не раздеваясь. Ее лицо было похоже на застывшую маску обиды. — Раз вы такие богатые и гордые.
Алина молча смотрела на нее, прижимая к себе дочь. Она чувствовала, как внутри все холодеет.
— Тамара Петровна, дело не в богатстве…
— А в чем? В твоей спеси? — свекровь прошла в комнату и с силой пнула один из баулов. — Думаешь, я не понимаю? Это ты моего сына против меня настраиваешь! Всегда была не такой, как все, с гонором! Чем тебе вещи моих внучек не угодили? Они что, грязные? Или ты считаешь, что твоя принцесса достойна только золотых пеленок?
И вот тут Алина поняла, что мягкость и дипломатия бесполезны. Что любые попытки объяснить будут восприняты как лицемерие. И она сказала то, что должна была. Спокойно, раздельно, глядя прямо в выцветшие от гнева глаза свекрови.
— Наша дочь не будет носить обноски за вашими старшими детьми!
Тамара Петровна замерла, будто ее ударили. Воздух в комнате загустел.
— Что… что ты сказала?
— То, что вы слышали, — повторила Алина, и ее голос не дрогнул. — Мы благодарны за ваше желание помочь. Но мы отказываемся от этой помощи. У Маши будут свои вещи. Новые. Те, которые выберем мы, ее родители. И я прошу вас больше никогда не привозить нам ничего подобного.
Свекровь смотрела на нее несколько долгих секунд, тяжело дыша. Потом ее губы скривились в злой усмешке.
— Ну что ж. Как скажешь, невестушка. Раз вы такие самостоятельные, то и дальше сами. Во всем. Не звони, не проси посидеть с ребенком, не жалуйся, что устала. У меня есть внучки, которым бабушкина забота нужна. И которые не воротят нос от подарков.
Она развернулась и, не попрощавшись, вышла, с силой хлопнув дверью. Алина осталась одна посреди комнаты с двумя огромными мешками и спящим ребенком на руках. Победы она не чувствовала. Только ледяную пустоту и горечь.
Вечером, когда Игорь вернулся, она все ему рассказала. Он долго молчал, глядя в одну точку.
— Значит, война, — наконец произнес он. — Она не простит. Ни тебе, ни мне.
— Мне жаль, что так вышло.
— Мне тоже, — он подошел и обнял ее. — Но знаешь что? Я все равно считаю, что ты права. Это наша жизнь. Наша дочь. И только нам решать, как ее растить. А с мамой… может, со временем остынет.
Но Тамара Петровна не остыла. Она развернула полномасштабную кампанию. Родственникам и общим знакомым была представлена версия, согласно которой «высокомерная Алинка» не просто отказалась от помощи, но и оскорбила Свету и ее дочерей, заявив, что не позволит своему «чистокровному» ребенку носить вещи «простых» людей. История обрастала вымышленными подробностями, и вскоре Алина превратилась в монстра, который изводит мужа, презирает его родню и кичится мнимым богатством.
Игорь пытался бороться. Он звонил теткам, дядькам, доказывая, что все было не так. Но слова его матери, подкрепленные горькими вздохами Светы, были весомее. Семья мужа постепенно отдалилась. Звонки прекратились, приглашения на семейные праздники перестали приходить. В социальных сетях Тамара Петровна и Света регулярно выкладывали фотографии со своих счастливых семейных посиделок, где они пекли пироги, ездили на дачу, гуляли в парке с «любимыми внучками и племяшками». На фото не было ни Игоря, ни Маши. Это был тихий, методичный и очень болезненный способ показать, что их вычеркнули.
Самым тяжелым для Игоря стал день рождения его отца. Они с Алиной приехали с подарком и тортом, заранее не предупредив, в надежде, что личное присутствие сможет растопить лед. Дверь им открыла Света.
— О, какие гости, — протянула она с ядовитой улыбкой. — А мы вас и не ждали.
— У отца же день рождения, — растерянно сказал Игорь.
— У него день рождения каждый год. Мама сказала, что вы теперь сами по себе. Не хотели портить вам вашу «независимость».
Из глубины квартиры доносились голоса, смех, звенели бокалы. Тамара Петровна выглянула в прихожую. Увидев их, она поджала губы и, ничего не сказав, скрылась в комнате. Унижение было настолько густым, что его можно было потрогать руками.
— Папа дома? — тихо спросил Игорь.
— Дома, — кивнула Света. — Только ему сейчас не до вас. У нас гости.
Они постояли еще минуту в полной тишине. Алина держала на руках годовалую Машу, которая с любопытством смотрела на незнакомую женщину в дверях. Потом Игорь молча взял Алину за руку, развернулся и повел ее к лифту. Подарок так и остался у него в руках.
В машине он не проронил ни слова. Только крепко сжимал руль. Алина молчала тоже, понимая, что любые слова сейчас будут лишними. Дома, когда Маша уже спала, он сел на кухне и закрыл лицо руками.
— Они вычеркнули меня, Алин. Будто меня и нет. Родная мать… сестра…
— Игорь… — она села рядом, положив руку ему на плечо. — Это не твоя вина.
— А чья? — он поднял на нее тяжелый взгляд. — Если бы мы тогда взяли эти вещи…
— Ничего бы не изменилось, — твердо сказала она. — Это был лишь повод. Если бы не вещи, нашлось бы что-то другое. Твоя мама не может смириться с тем, что ты вырос и у тебя своя семья, свои правила. Она хочет контролировать. А я не позволяю. Вот и весь конфликт. А одежда… это просто флаг, который она подняла на этой войне.
Он смотрел на нее, и в его глазах была боль, но не было упрека. Он знал, что она права. Вся его жизнь до Алины проходила под чутким маминым руководством: в какой институт поступать, на ком жениться (Алина была первой, кого он не привел на «смотрины» и не спросил одобрения), где покупать квартиру. Его женитьба стала первым актом неповиновения, а рождение Маши и этот инцидент с вещами — окончательным объявлением независимости. И его семья этого не простила.
Шли годы. Маша росла смышленой и веселой девочкой. Она не знала ни бабушку Тамару, ни тетю Свету, ни своих двоюродных сестер. Ее миром были мама и папа. Алина и Игорь создали свою собственную маленькую вселенную, полную своих традиций. Они вместе наряжали елку, пекли по выходным блины, ездили в отпуск только втроем. Они были счастливы. Но иногда, глядя на мужа, Алина видела в его глазах затаенную тоску. Особенно после редких, случайных встреч с кем-то из родственников, которые либо делали вид, что не замечают его, либо бросали в его сторону холодные, осуждающие взгляды.
Однажды, когда Маше было уже шесть, они гуляли в парке и столкнулись лицом к лицу со Светой и ее дочерьми. Девочки были уже подростками. Света сделала вид, что не заметила их, и хотела пройти мимо, но Игорь шагнул ей навстречу.
— Света, постой.
Она остановилась, на ее лице было написано раздражение.
— Что тебе?
— Сколько можно? — тихо спросил Игорь. — Может, хватит уже? Посмотри, Маша выросла. Девочки друг друга не знают. Это же ненормально.
— Ненормально — это презирать собственную семью, — отчеканила Света. — Как вы к нам отнеслись, так и мы к вам.
— Да что мы такого сделали? Отказались от старой одежды? Это повод, чтобы вычеркнуть брата и племянницу из жизни?
— Дело не в одежде, Игорь, а в отношении, — Света говорила громко, привлекая внимание прохожих. — Ваша Алина всегда считала нас ниже себя. И тебя таким же сделала. Мама до сих пор плачет, как вспомнит. Ты променял родную кровь на прихоти своей жены. Вот и живи с этим. Пойдемте, девочки.
Она схватила дочерей за руки и быстро пошла прочь. Старшая девочка, оборачиваясь, с нескрываемым любопытством и враждебностью посмотрела на Алину и маленькую Машу.
Маша потянула отца за руку.
— Папа, а кто эта тетя? Почему она на тебя кричала?
Игорь присел перед дочерью на корточки, и Алина увидела, как дрогнули его губы.
— Это, дочка… это моя сестра. Твоя тетя.
— А почему я ее не знаю? У меня есть тетя? И сестренки? — в голосе Маши было столько искреннего удивления, что у Алины защемило сердце.
Игорь не нашелся, что ответить. Он просто обнял дочь и крепко прижал к себе. Вечером того дня он впервые за много лет напился. Сидел на кухне один, налив себе коньяку, и тупо смотрел в стену. Алина не трогала его. Она понимала, что сегодня ему нужно пережить эту боль в одиночестве. Он заплатил за их семейное счастье высокую цену. Слишком высокую.
На следующий день он был мрачен, но спокоен. Он больше не заговаривал о своей семье. Словно поставил точку. Окончательную и бесповоротную. Стена, выстроенная Тамарой Петровной много лет назад, оказалась непробиваемой.
Их жизнь продолжалась. Они по-прежнему были втроем против всего мира. Алина иногда думала, стоило ли оно того. Стоила ли пачка старых ползунков и распашонок разрушенной семьи? И каждый раз, глядя на свою смеющуюся дочь, одетую в яркое, новое платье, которое они с Игорем выбирали вместе, она отвечала себе — да, стоило. Это была не просто одежда. Это было право на собственную жизнь, без оглядки на чужие правила и обиды. Право, за которое они заплатили сполна. И пути назад уже не было.
