– «Значит так. Раз вы женаты – квартира общая. И я буду решать, кто здесь будет жить», – сказала она, и даже не покраснела.
Анна замерла с веником в руках. На полу — пыль, собачья шерсть, сухие листья с балкона. А в голове — глухой стук. Не сердца, не страха. Глупого, обжигающего удивления. Потому что это не могла быть реальностью. Это было похоже на какой-то трёхкопеечный сериал. Только без титров и кнопки «выключить».
Свекровь, Валентина Тимофеевна, стояла в проходе, сложив руки на груди. Пуховик ещё не сняла, в руке — пластиковый пакет с какими — то вещами и полотенцем.
– Что… простите? — переспросила Анна, даже не сообразив, что именно она спрашивает.
– Не прикидывайся дурочкой, – отрезала та. – Ты думаешь, если квартира на тебе, то ты одна хозяйка? Женщина ты, или нет? Женщина! Значит, замуж вышла — делись. Общее у вас теперь всё: быт, ложка, стул, и вот эти — квадратные метры.
Она ткнула пальцем куда-то в сторону кухни, будто там был шкаф с документами, подтверждающими её бред.
Анна, 33 года. Юрист в страховой. Квартира — её, купленная до брака, с ипотекой, которую выплатила до свадьбы. Муж — Саша. Живут вместе третий год. Он работал в айти, тихий, рассудительный. Она любила его. По-настоящему. Потому и не настаивала на брачном договоре. Да и как-то не до того было. «Свои же», говорили ей.
Теперь — вот она, «своя», стоит в прихожей и командует.
– А что вы хотите… решать? — Анна почти не дышала.
– Племянник мой переезжает. К нам. И будет у вас жить. Пока работу найдёт. Молодой, толковый. Не пьёт, не курит. Ты даже не заметишь. У вас же комната свободная?
– Это кабинет. Мой.
– Вот и хорошо! Будет у него своё пространство.
Анна молчала. Потому что если бы она сейчас заговорила — то начала бы с крика.
Они с Сашей познакомились на конференции. Всё закрутилось стремительно. Он был вежлив, ласков, очень понятный — без намёков, тумана и подвохов. Он ценил её работу, её мнение. Он говорил, что любит женщин с характером. А она тогда была как раз в моменте: только закрыла ипотеку, поставила новую кухню, купила велосипед. Ей не нужен был муж — но она влюбилась.
Он сразу въехал к ней. С одним чемоданом. Сказал, не хочет тащить в её уют хлам. Сначала она радовалась — «не паразит, не потребитель». А потом — поняла, что он, вообще-то, и не собирался вкладываться. Не спрашивал, не предлагал. Жил, как будто всё «само».
Она тянула, потому что… ну потому что тянула. Работала, готовила, гладила рубашки, слушала: «Ты у меня как кремень!»
Когда он предложил пожениться, она не прыгала от счастья. Но согласилась. Потому что любовь — это не бабочки, а выбор. Так она думала.
– Саша! – крикнула она в прихожую, — Ты дома?
Он вышел из ванной в футболке и с мокрыми волосами, в руках — полотенце. Увидел мать — поморщился.
– Мам, ты чего приехала без предупреждения?
– А что, теперь надо спрашивать, прежде чем к сыну в гости приехать? – фыркнула та.
– Да дело не в этом, а в… — он посмотрел на Анну, поймал её взгляд. Отвёл глаза.
– Ты что-то хочешь? — уточнил он.
– Я всё сказала. Анне. Костя временно к вам переедет. У него проблемы. Надо поддержать. Не бросать же пацана.
– Какой Костя?
– Племянник мой. Сын Тани. Ты его видел. Когда на похороны ездили. У него началась чёрная полоса. Устроился в столицу — и всё пошло наперекосяк. Обманули, обокрали, жил в подвале… Тебе рассказывать, как бывает? Он хороший мальчик. Ему надо просто немного встать на ноги. И я решила, что…
– Подождите! – Анна не выдержала. – Вы решили? Кто вас вообще уполномочил решать, кто будет жить в МОЕЙ квартире?
– Вы женаты, девочка. Значит, квартира ОБЩАЯ.
– Нет. Это не так.
– Ага, не так. Бумажки ваши ничего не значат, если человек по-настоящему заботится о семье. Настоящей женщине не жаль комнаты для родни мужа. Выглядишь ты умной, а говоришь как… как собственница.
Слово «собственница» она произнесла с таким отвращением, будто это была плесень на хлебе. Или таракан в супе.
Саша стоял между ними и молчал.
– Ты что молчишь? — спросила Анна, дрожащим голосом.
– Может… действительно, пустим его на время? На пару недель. Если тебе не трудно, конечно…
У неё перед глазами поплыли стены.
– Тебе не трудно?.. Саша, ты серьёзно?
– Он же наш. Родной. И… — он сглотнул. – Если бы это была твоя семья, я бы…
– Если бы это была моя семья, я бы сначала тебя спросила.
Она просто ушла на кухню, закрыла за собой дверь — и встала у мойки. Не потому что собиралась мыть посуду. Просто там было окно. Она смотрела на ветки тополя за стеклом и пыталась не заорать. Не от боли — от дикости происходящего.
«Ты серьёзно?» — снова всплыли слова мужа.
Ты серьёзно?.. А я думала, мы с тобой — команда. Не мать и её цирк, а мы.
Слова матери Саши зудели в ушах, как мошка.
“Настоящей женщине не жаль комнаты…”
“Квартира общая…”
“Вы женаты, значит теперь всё пополам…”
Наглость — она как цемент. Если ты один раз её приняла, тебе потом всю жизнь с ней жить.
Вечером Анна зашла в спальню. Саша сидел с ноутбуком, делал вид, что работает. Молчал.
– И что ты думаешь? — спросила она спокойно.
– Я думаю… надо попробовать. Ну, правда, Ань. Племянник у неё толковый. Мы же не звери.
– Не звери, нет. Но и не приют. Я не хочу, чтобы кто-то жил у нас. Особенно без моего согласия.
– Он тихий. Мы его почти не услышим.
– А я слышу, Саша. Слышу, что тебя не волнует, что я чувствую.
Он закрыл ноутбук. Поднял глаза.
– Мне важно. Просто… это просьба моей матери.
– Не просьба. Ультиматум. Ты слышал, как она говорила? «Решила». Не «можно ли», не «поговорим», а — решила.
– Она всегда так. Ты же знаешь…
– Да, знаю. И знаешь, в чём проблема? Что ты всё это с детства ешь ложками — и думаешь, что это нормально.
Саша вздохнул. Протянул к ней руку — она не подошла.
– Ань, ну не дуйся. Давай проживём эти пару недель. А потом…
– А потом она ещё кого-то подселит? Тётю? Сестру? Или сразу всех?
Он замолчал. И это было самое страшное — тишина, в которой она осталась одна.
Через три дня появился Костя. Худой, высокий, с жутким татуированным крестом на шее. Валентина Тимофеевна его лично сопровождала, в руках — клетчатые сумки.
– Вот он! – радостно провозгласила она, будто ребёнка из лагеря забрала.
Анна стояла у двери. Сердце било в горле. Смотрела на Костю — а у самой в голове будто кто-то барабанит: нет-нет-нет-нет!
– Привет, – бросил он. – Где мне можно сложиться?
Не «спасибо, что приняли». Не «можно ли». Просто: где сложиться?
Саша робко сказал:
– В кабинете. Я матрас надувной нашёл.
Костя прошёл внутрь, не снимая кроссовок.
– О, норм. Даже окно есть.
Анна медленно повернулась к Валентине Тимофеевне.
– А вы надолго?
– Я? Ой, нет, у меня огород. Завтра уеду. Только вечером на плов загляну — проводим меня по-человечески.
Плов. Она серьёзно?
Анна, как в дурном сне, услышала, как свекровь перечисляет, что ей «не хватает для хорошего плова»: риса «не пропаренного, а длинного», тмина, курицы (но лучше бараньины), и сковороды «не этой твоей, с антипригаром, а нормальной, чугунной».
Всё — с таким видом, как будто это не просьба. Это приговор.
Вечером Костя завалился в зал, бросил рюкзак на диван и включил телевизор.
– У вас Wi-Fi есть? А пароль?
Анна молча написала пароль на бумажке. Он взял — даже не глядя на неё — и пробормотал:
– А хавать что-то есть?
Саша заёрзал.
– Мы не готовили сегодня особо. Надо что-то заказать, может.
Анна встала.
– Знаете, мальчики. Я прогуляюсь. Подышу.
Она вышла из дома. И шла, не останавливаясь, мимо магазинов, мимо домов, мимо всего.
Она не понимала, как так вышло. Как в своей квартиры она оказалась… гостьей. Как позволила вторгнуться в свою зону, в свою свободу. Сначала — муж с чемоданом. Потом — свекровь с приговором. А теперь — этот «племянничек» с татухой и запросами на хавчик.
И что самое страшное — Саша молчит. Не защищает. Не видит.
«Если бы он встал на мою сторону — я бы справилась», — подумала она. — «А теперь…»
В ту ночь она не спала. А Костя, судя по громкому видео в комнате, спал крепко. Или смотрел какие-то бои. Или и то, и другое.
Валентина Тимофеевна осталась ночевать — «куда я на ночь глядя, автобусов уже нет». Легла в спальне, рядом с сыном. Анна — на диване. В своём доме.
На диване.
В своём доме.
И в голове уже не стучало.
Там формировался план.
Утром всё было будто бы тихо.
Анна проснулась раньше всех. Сделала кофе. Сидела за столом и смотрела в окно. Она не плакала. Она — думала. Потому что слёзы — роскошь. А у неё была квартира. И чужая наглость, которая в ней поселилась без спроса.
В восемь утра в кухню зашла Валентина Тимофеевна.
– А я уже и в магазин сходила, – бодро сказала она, кидая на стол пакеты. – Всё купила, как надо. Курица — домашняя, рис — длинный. О, ещё надо будет лук обжарить в нормальном масле, а не в этой вашей химии.
– Готовьте, – кивнула Анна. – Только не у меня.
– Это как?
– Я не разрешаю.
– В смысле не разрешаешь? Ты что, хозяйка?
– Да.
Свекровь замерла.
– Я не поняла. У нас с тобой, девочка, разговор был. Ты что, опять своё твердить? Вы с Сашей женаты. Всё, что у тебя — теперь и его. А значит, и моё. Потому что я ему мать.
Анна откинулась на спинку стула.
– Вы только что сказали абсурд. Но сказали его с такой уверенностью, будто это — закон природы. Так вот. Нет. Я не разрешаю. Ни вам, ни вашему плову, ни племяннику.
– Ты что, выгоняешь нас?
– Я прошу вас собрать вещи. До вечера.
Свекровь побледнела.
– Ты… ты не имеешь права!
– Имею. Это моя квартира. И Саша это знает. И если вы не хотите, чтобы я вызвала полицию — лучше уйти по-хорошему.
Валентина Тимофеевна вжалась в плечи. Но быстро пришла в себя.
– Да я тебя, девка, по судам затаскаю! Ты оформила на себя, а живёте вы как семья! Значит — общее имущество!
Анна поднялась.
– Хотите суд? Будет суд. Хотите позор? Будет и он. Но здесь больше никто не будет хозяйничать, кроме меня. И запомните, Валентина Тимофеевна: женитьба вашего сына не даёт вам ни ключей, ни права говорить в моём доме.
Саша появился спустя пятнадцать минут. Его разбудили крики.
– Анна, ну ты что устроила?! Мама в слезах, Костя в шоке! Это что — по-твоему, нормально?
– По-моему — нормально то, что люди, которых я не звала, должны уйти.
– Но они же родня! Моя семья!
– А я тебе кто?
Он замолчал.
– Я просто хочу, чтобы всё было спокойно.
– А я — чтобы было справедливо. Они приходят, живут, едят, шумят, командуют, — а я что? Обслуживающий персонал?
– Никто не говорил, что ты должна…
– Но все вели себя так, будто я обязана. Как будто раз замуж вышла, значит автоматом — жилплощадь, борщ, баня по субботам.
– Ну… ты могла бы быть помягче.
Она замерла.
– Ты серьёзно?
– Ань, ну не кипятись. Мама просто хотела помочь Косте…
– Мама просто хотела устроить перевалочный пункт. А ты — подыграл. Без разговора со мной. Без уважения. Ты предал меня, Саша. Не впервые. Но, думаю, в последний раз.
Он шагнул к ней.
– Подожди. Что ты…
– Я хочу, чтобы вы ушли. Все. Сегодня.
– Я?..
– Да. И ты. Потому что если ты не можешь выбрать меня — значит, выбери хотя бы себя. Только не здесь.
Костя, как ни странно, собрался быстро. Только бурчал под нос:
– Бабка говорила, что вы странная… А ты, походу, ещё хуже.
Сказал это, уходя, громко хлопнув дверью. Ни спасибо, ни пока.
Валентина Тимофеевна стояла в прихожей с сумкой, в платке.
– Ты прогнила, девочка. Вся ваша порода такая — себе на уме. Удачи тебе с такими замашками. Одна и сдохнешь.
Анна спокойно ответила:
– Лучше одна — чем среди тех, кто плюёт тебе в душу и требует благодарности.
Саша вышел последним. Взял куртку, ноутбук. Стоял с ключами в руках.
– Это твой выбор? — спросил он тихо.
– Это не выбор. Это защита. Я устала быть удобной.
Он кивнул.
– Если передумаешь…
– Не передумаю.
Дверь закрылась.
И наступила тишина.
Прошла неделя.
Анна словно заново открывала квартиру. Без мужских тапок у кровати. Без разложенных чужих проводов. Без глупых сериалов в гостиной. Воздух стал чище. Пространство — свободней.
Она вернула кабинет. Повесила на дверь табличку: «Работаю. Не беспокоить». Даже если беспокоить некому — всё равно приятно.
Каждое утро она заваривала себе кофе. В тишине. Без разговоров «а что у нас на ужин». Без взглядов: «опять ты со своими документами». Без чужих запахов, команд, взглядов в упор.
Стало легче дышать.
Через две недели он позвонил.
– Привет.
– Привет.
– Я… соскучился.
Она молчала.
– Ты как?
– Спокойно.
– Я не хотел, чтобы всё так вышло. Мамы больше не будет. Она уехала к сестре. Костя тоже… исчез. Видимо, на вокзале поселился.
– А ты?
Он вздохнул.
– Я понял. Всё понял. Поздно, может быть. Но понял. Я был слепой. Ты — была права.
– А что ты хочешь?
– Вернуться. Исправить. Без гостей, без плова, без маминых «решила». Просто мы.
Она закрыла глаза. Слушала. И не верила.
– Удивительно, Саша. Но мне впервые… хорошо одной.
– Это временно, — сказал он.
– Возможно. Но теперь — моё «возможно» важнее, чем чьё-то «ты должна».
Он замолчал. А она — улыбнулась. Тихо. Для себя.
Соседка снизу, тётя Нина, как-то поймала её у подъезда.
– Ой, Ань, слушай… Ты молодец. Я всё слышала. Вот бы я в свои сорок тоже умела так. А то всё боялась: «а вдруг уйдёт», «а вдруг осудят»… А ты — взяла и поставила.
Анна кивнула.
– Жить в своём доме — это не только про стены. Это про границы. Кто их не уважает — уходит. Неважно, родня или нет.
Вечером она мыла посуду. На плите — овощи, запечённые с сыром. Ради себя. Ради вкуса.
В комнате играла музыка. Настоящая, без маминых криков и племянников с шумными видео.
Она больше не была женой, чей голос глушат просьбами.
Она снова стала женщиной, у которой есть дом. И право на слово: «нет».
А ещё — на тихое, уверенное «да». Когда захочется.
